Буранов сам замолчал. Соловьёв стал моргать чаще, пот выступил у него на лбу.
- Она мне говорит: а какая она, твоя мама? Я говорю: красивая. Вот... фото показываю. Она смотрит на фото, потом на меня. Потом, на фото и на меня. Переворачивает и читает надпись. И что-то грустная она стала. Не улыбалась больше, а только отдала фото и говорит, мол, садись на место. Я расстроился. Думаю, не понравилась ей моя мама, теперь точно дружить с ней не будем. Сел. Сижу, грущу. А она, учительница, Юля её звали, встала и вышла. Я смотрю на фото, а все молчат. Чего молчат, думаю... Приходит Юля опять. Только с воспеткой. Воспетка у нас была, знаешь какая? Уууу, страшная! Огромная, а плечи, как у тебя, если не больше. И, вот, смотрит она на класс, а у всех - немое молчание. Воспетка-то просто так не приходила, только если влетел кто. И говорит она, обращаясь ко мне: выйди, говорит. Я глазами: хлоп-хлоп, а она мне ещё раз и уже громче: Витя, выйди из класса! Ну, мне три раза повторять не надо, встал и вышел.
Буранов полез под стол, за бутылкой, но обнаружил, что та пуста и продолжил рассказ.
- Проходит день и вызывают меня к воспетке. Захожу, а там Костик стоит. Красный весь, глаза на мокром месте, никогда его таким не видел. А Юля говорит воспетке: можно я? Воспетка пожала плечами и вышла, вытащив Костика за собой. Смотрит она на меня, красивая такая. А я - под стол смотрю: юбка у неё задралась, а она не замечает этого. Чулок один вылез, оборочка торчит кружевная... Говорит мне Юлька, мол, дай фото. Я полез в карман, а сам думаю: понравилась мама моя ей, ещё посмотреть хочет. Глупый, не мог связать одно с другим. И красная рожа Костика мне ни о чём не говорила. Берёт она фото и показывает его мне, словно я до этого не посмотрел на него миллион раз. Это, говорит, Светлана Тома. Кто, спрашиваю? Светлана Тома, повторила она. Актриса знаменитая. Я смотрю на неё. Моя мама, говорю, знаменитая актриса? И тут она покраснела, стала заикаться. Говорит, мол, возможно, конечно, что ты её сын, но в жизни таких сказок мало случается. Тебя, скорее всего, разыграли, говорит. Разыграли, спрашиваю? То есть... То есть, говорит Юля, не твоя это мама.
Буранов уже не смотрел на Соловьёва, а куда-то поверх. Словно говорил сам себе.
- Как же не моя, говорю! Отдайте фото! И вырвал фотографию у неё из рук. А она обиделась. Обиделась и губки надула. Говорит, жаль мне очень. А я говорю: нечего жалеть, только отпустите меня...
Буранов замолчал. Соловьёв цыкнул губами и покачал головой.
- Детишки бывают ещё те мрази, конечно...
- Я до семнадцати лет думал, что Светлана Тома - моя мать. До семнадцати.
Гриша полез за телефоном.
- Давай посмотрим на неё.
- На Тому?
- Да. Может, она и правда похожа на тебя!
- Шутишь?
- Давай глянем!
Соловьёв достал телефон и начал набирать в браузере что-то нечленораздельное. Огромные пальцы, и без того плохо попадающие по клавишам, промахивались. Однако, свершилось чудо. Буранов пересел к Грише.
- Вот оно, фото...
На экране появилось доброе, красивое лицо. Изумительно чёрные волосы густой копной спадали на плечи. Волосы тех времён, когда женщины ещё не пользовались химической краской и получали в благодарность от природы натуральные идеальные части тела. Ровные брови и ресницы, глаза, губы... Буранов не мог оторвать глаз от той, которую долгие годы считал своей матерью.
- Слушай... - Буранов приблизил лицо к экрану телефона. - Так, она вылитая Вика!
- Да, брось... Много ли раз ты Вику видел!
- Так, тут много раз видеть и не надо!
Буранов отошёл от столика.
- Да всё, закрой.
Соловьёв простонал.
- Вот, дурак...
- Кто?
- Я! Нажал не туда. Опять этот маньяк! Фу... Новые жертвы. Или старые. Его разве разберёшь.
Буранов почувствовал лёгкий укол тревоги. Он краем глаза посмотрел на телефон. Ужасные трупы, исковерканные, лишённые всего человеческого, превращённые в уродливых монстров, в недоношенных страшных бедняг, словно человек и какая-то личинка породили на свет своего ребёнка.