Она уставилась на Буранова. В глазах Ольги стояли слёзы. Они не лились градом, не катились одиноко по щекам; они просто застыли, и свет от люстры играл в этих слезах маленькими бриллиантами.
- Почему я не умерла? Почему? Я ненавижу смерть. Смерть оставляет нас жить и забирает любимых. Я ненавижу её за это!
Лучше и не скажешь. Страх смерти - страх остаться одному.
- Думаю, нам нужно поспать, - сказал Виктор.
Он встал и поднял Ольгу. Они поднялись наверх.
Буранов открыл глаза, когда солнце только поднималось над горизонтом. Кричали петухи, кто-то настойчиво колотил молотком за стенами дома
Ольга спала. Виктор попробовал уснуть, но ничего не вышло. Он ворочался с боку на бок. Он подумал про Соловьёва и о том, что друг вот уже третий день не выходит на связь. Захватив диски, Буранов спустился вниз и набрал номер Гриши на стационарном телефоне. Но, вместо ответа, всё тот же механический голос оператора, говорящий, что абонент вне сети. Виктор отнёс компакт-диски в подвал. Открыв скрипучую дверь, Буранов поморщился от затхлой вони. Сколько он не заходил сюда? Месяца четыре?
Виктор спустился вниз. Слева он нащупал старые шкафчики, обшарпанные и пахнущие плесенью. Открыв дверцу, он положил туда диски и уже хотел уйти, но что-то привлекло его внимание.
Он увидел в углу стопку досок. В темноте тяжело было их рассмотреть, и Буранов подумал, что нужно вкрутить лампу, которая перегорела ещё до Викиной смерти. Виктор поднялся по лестнице обратно и вышел во двор.
Прежде, чем открыть багажник, он посмотрел наверх, в окно своей спальни, дабы убедиться, что Ольга не наблюдает за ним.
Он сел в кабину и положил холст на колени. Мурашки пробежали по спине, когда Буранов увидел яркие краски так близко. Виктор до сих пор помнил, как краски расступились, и перед ним возникло ужасное лицо из веток. А потом, потом эти ветви кровоточили, и девушка мотала головой, словно пыталась избавиться от них, скинуть с себя кошмар и ужас.
Виктор открыл бардачок и достал бутылку с растворителем. Открыв её, он поморщился от резкого запаха. Капнув несколько капель на вату, Буранов дотронулся ею до картины и слегка потёр. Пальцы и вата мгновенно покрылись краской, а ветви расплылись, словно оплавленные огнём. Уже через полминуты Виктор понял, что понадобится очень много ваты и очень много времени, прежде, чем он доберётся до самой сути.
Салон наполнился удушающими запахами. Буранов приоткрыл окно и стирал краску, слой за слоем. Он выкидывал испачкавшуюся вату в бардачок и брался за новую.
Когда лес исчез, а на холсте образовалось что-то наподобие дыры, Буранов замер. Осторожно, словно боясь разбить нечто хрупкое, он отложил вату и пригляделся. В образовавшейся прорехе, Виктор увидел бурую линию. Он не мог сказать с точностью, чем была эта линия - ногой, или телом, но хорошо понимал, что добрался до двойного дна!
Теперь он тёр краску, как одержимый. Вскоре, вата закончилась. От леса остались только очертания по краям картины. Стиралось пурпурное небо, звёзды превращались в застывшие оплавленные мазки. И, как в страшном сне, на открывшемся холсте появлялась девушка.
Её худое тело, сутулые плечи, тонкие руки. Это не было ни картиной, ни рисунком в полной степени. Лишь линии, сложенные в подобие человека, быстрые мазки, истеричные, резкие. Так рисуют наброски - без красок, без плавных изгибов. Очертания, которые никогда не превратятся в полноценное творение искусства.
Когда кончилась вата, Буранов залез под сиденье и достал грязную тряпку. Ему было абсолютно всё равно, что станет с картиной. Он забыл про аккуратность, забыл про Ольгу. Только тёр и тёр, проливая растворитель на сиденье, на руки и джинсы. Ему казалось, что он вызволяет из плена бедную жертву. Он спешил и потел, потел и спешил.
Вот оно - лицо. Овал, обрамлённый волосами. И, вместо носа и губ, глаз и лба - резкие кривые линии, отдалённо напоминающие ветви. Девушка предстала перед ним в полный рост. Бурые линии, соединённые в правильной последовательности, чтобы не возникало никаких сомнений - ты видишь её, человека, изуродованного и покалеченного.
«Дай нам умереть!».
Разве они хотели причинить ему вред? Возвращаясь во снах, в своих уродливых обличиях, они хотели помощи. Они молили... Они стали бессмертны! Но кому нужно такое бессмертие? Уродливое, заточённое под толстыми слоями краски? Бессмертие во снах, в страшных видениях.