Часы на стене тикали. Только этот звук нарушал тишину, стуча по ней маленькими молоточками. Ужасно неудобно спать при свете, но Буранов ощущал странную тревогу и каждый раз открывал глаза...
Наконец, в три часа ночи, он задремал.
- Это на выставку? Я уже могу определять. Смотри, если тут нет завитушек или тех существ, которые бродят в твоей голове, то это однозначно на выставку. Да, определённо. Тут даже человек похож на человека, а не на...
- Прекрати. Да, это на выставку.
Вика принесла картину в гостиную. Её белая футболка испачкалась в краске.
- Ты похожа на мольберт. О, боже, я выучил это слово!
- Ладно, это было забавно. Но не смешно!
Вика подняла вверх палец. Солнце садилось, и в низкие окна гостиной врывался оранжевый, слепящий свет.
- Нужно раскатать шторы, - сказал Виктор. - Глаза выедает от этого света.
Вика стояла у большого полотна. Обычный пейзаж и люди - маленькие силуэты у реки, обнажённые, парни и девушки. Кажется, они счастливы и купаются.
Буранов опустил чёрную тяжёлую ткань, которая гулко упала вниз. Комнату сразу наполнила темнота, и тонкие тени пробежали по стенам. Силуэт Вики стал похож на дымку - стройный и лёгкий, даже в бесформенной футболке.
- Я включу свет, - сказал Виктор.
- Нет. Не нужно.
Вика опустилась на колени перед картиной, и её нос почти коснулся холста.
- Ты замечал, как свет меняет картину? Линии становятся другими, и можно вымысел принять за правду. Замечал?
Буранов попробовал отшутиться, как делал всегда, когда она пыталась говорить о высоком искусстве.
- Я замечал, как свет играет на сливных бачках, но...
Она подняла вверх руку. Буранов выругался. Он никак не мог понять, почему ему сложно шутить с ней. Возможно, Вика создана для высоких дел. Она могла часами говорить о картинах, могла часами слушать его монотонные рассказы о дураках-клиентах, об унитазах и смесителях, о льющемся со стояка дерьме, но редко улыбалась. Стоило только Буранову пошутить, и Вика становилась чутким критиком, который разносит всё в пух и прах.
- Посмотри. Что ты видишь?
Буранов видел её задравшуюся вверх футболку и чёрные трусики на красивых ягодицах. Он хотел сказать об этом, но понял, что сегодня не его день и, как всегда, поступил в её полное распоряжение.
- Сейчас? В этой тьме? Квадрат Малевича.
Тьма сгустилась. Теперь и теням стало тесно, только Вика сидела у своей картины, окутанная мраком, еле видимая.
- Подойди ближе.
Буранов повиновался. Он хотел есть, на кухне дымилась разогретая пицца и китайские коробочки с его любимой лапшой в чесночным соусе, но этот Викин тон ему был знаком. Она поймала эйфорию, странную мысль, с которой хотела поделиться. Почему именно с ним? Ведь у неё полно друзей и подруг в каких-то там многочисленных фондах, собраниях, в высших кругах, наконец! Но она постоянно, из раза в раз, спрашивала его мнения о той или иной картине, кроме тех, что рисовала за закрытыми дверьми, а потом сжигала.
Виктор приблизился. Он снова посмотрел на холст. Чёрный квадрат обрёл линии в себе. Лес и люди. Только во тьме высокие изогнутые деревья стали похожи на языки чёрного пламени, и перед этим пламенем стояли люди. Виктор хорошо помнил, что девушки и парни купались голышом, резвились, но теперь все они до единого изгибались словно бы в страшных мучениях, подняв руки кверху, крича и воя в серое небо.
- Видишь?
Буранов сглотнул ком, подступивший к горлу.
Вика встала и повернулась к нему.
- Свет искажает изображение, - шёпотом сказала Вика.
Китайской еде в тот день суждено было прокиснуть. Чесночный соус в том кафе быстрой доставки делали гадкий, Виктор знал это. Он знал это, когда подхватил её на руки, не способный больше сопротивляться её сладкому запаху и теплу, которое исходило от загорелого тела. Она всегда говорила, что как-то в детстве очень сильно обгорела под палящим приморским солнцем. И с того дня, стоило ей оголиться в жаркий день, её тело покрывались ровной коркой золотистого загара, которому могли бы позавидовать постоянные посетительницы соляриев.
Он нёс её по лестнице, а она улыбалась. Зелёные глаза блестели. «Я всегда чувствую слабость, когда ты касаешься меня» - говорила Вика, и это то, в чём Буранов не сомневался. Он мог раздумывать над шуткой рядом с ней, мог болтать долгими часами о работе, а потом остановиться, смутившись своей болтливости, но в сексе только Виктор был первым.
Как ни странно, Вика досталась ему девственницей. Говорливая, гордая, недоступная и весёлая, она была не тронута. Даже в этом она знала, чего хотела. Она искала острых ощущений, ждала пламени ниже живота. Так говорила Вика.