Он аккуратно положил её на диван и приблизился. Вика стянула с себя футболку, и оранжевые лучи заиграли на гладкой коже, разливаясь радугой в капельках влаги, выступившей на груди и животе. Буранов знал до мельчайших деталей, что нужно делать. Он никогда, рядом с ней, не думал о себе. В его сиротской, оголтелой жизни, было много разных девушек и женщин. Какие-то уходили в восторге, а некоторые плакали, когда он храпел в стенку, но с Викой он чувствовал себя утончённым ювелиром, который держит в руках хрупкий, доселе невиданный драгоценный камень.
Она знала, чего хочет. Она сама соблазнила его, в первый же день их знакомства на выставке картин. Тогда ещё подающая надежды художница и сантехник. Такие встречи происходят в лучших романах. А жизнь - лучший роман. Виктор никогда бы не подумал, что эта девушка, осыпающая его робкими поцелуями и дрожащими руками хватающаяся за всё в подсобке музея, могла оказаться девственницей. Только когда он склонился над покрывшимся мурашками телом, она прошептала, что нетронута.
И потом, каждый раз, Буранов помнил это. Каждый раз он отыскивал на её теле такие места, от прикосновения к которым Вика могла кричать или извиваться, как нагревшийся деформирующийся металл.
И вот, спустя три года, он до сих пор аккуратен в деталях. Такой секс нравился ему больше. Когда ты - творец. И ей нравилось. Вика творила на холсте, но в руках мужа она сама была холстом, её гибкая спина и каждая ложбинка покрывались потом.
Когда последний луч солнца погас за горизонтом, и в комнате стало темно, они превратились в единое целое. Вика громко кричала, она крепко обнимала Буранова, словно пытаясь срастись с ним. Буранов лежал на спине, продолжая двигаться быстрыми толчками и, когда открыл отяжелевшие от удовольствия веки, увидел девушку.
Она стояла у окна и смотрела в него. Чёрное платье спускалось до самого пола. Буранов остановился, но Вика помогла ему бёдрами, уходя в любимого всё глубже и глубже.
- Нет. Не останавливайся, пожалуйста, не сейчас!
Буранов хотел что-то сказать, но не мог открыть рот. Тот словно онемел, а губы склеились. Девушка стала оборачиваться, словно только сейчас заметила сзади какое-то движение. Виктор хотел закрыть глаза, но теперь и они онемели, застыли.
Её лицо - это ветки. Ветки сросшихся деревьев.
Овал лица, а вместо носа, глаз и рта - тёмная чаща. На лбу - крона острых листьев.
И, когда Вика закричала, обмякнув и впуская его в себя полностью, со стволов потекла алая кровь. Она сочилась и капала на пол, а девушка стала мотать головой. Острые листья сыпались вниз, тонкие руки схватились за то, что могло быть лицом. Кровь сочилась сквозь пальцы.
Буранов тоже испытал оргазм, чувствуя, как тёплое семя входит в Вику.
А потом проснулся.
...проснулся.
Если солнце ещё и не зажглось где-то там, за домом, то первые признаки рассвета уже начинали окрашивать ночную тьму своими красками.
«Свет искажает изображение».
Буранов стянул одеяла, которые с грохотом упали на пол, словно в них зашили топоры, ножи и свинец. Тяжело вдыхая густой воздух, Виктор открыл глаза. Его тело покрылось липким потом. Теперь, когда утренняя роса освежила вечернюю духоту, ему было невыносимо жарко, хотелось пить, а головная боль превратилась в гудящий водопад где-то под черепной коробкой.
Сон увёл его от реальности. Сон, как свет, который искажает изображение. Открыв глаза, Буранов уставился на потолок и долго не мог понять, что он делает тут, в гостиной, почему так странно пахнет и почему так жарко. Тяжёлые воспоминания наваливались постепенно, будто предоставляя шанс в полной мере ощутить горечь утраты. Наконец, Виктор сел и огляделся. Пустая гостиная, пустой дом, всё пустое.
В свете утра картина над камином уже не казалась такой зловещей. Да и вчерашнее видение теперь представлялось, как пьяный бред. Буранов ещё и ещё раз осматривался и понимал, что предстоит трудный день.
Вытащив столы во двор, он перемыл всю посуду, убрал ткань с пола и помыл полы. За работой Виктор не чувствовал усталости, не думал о плохом. В голове царила пустота, кромешная тьма, и это, как никогда, было то, что нужно. В обед приехали сотрудники ритуальной службы и забрали столы. В два часа дня, по заведённым традициям, нужно ехать на кладбище, помянуть и сделать что-то ещё. При мыслях о кладбище, о корявых деревьях и могилах, Буранову снова стало плохо. Руки опустились, и он сел в кресло на веранде.
День выдался солнечный. Вчерашние хмурые тучи рассеялись, растворились в ночи, не оставив к утру от себя даже серебристой крошки на небе. Дачный посёлок гремел и гудел. На огородах, за домом Буранова, кипела работа, люди собирались урожай, будто соревнуясь друг с другом, кто быстрее управится к сентябрю.