Постоянное соотнесение с историей также является отличительной чертой романа «Отверженные», придающей ему эпический характер.
Такие главы, как «В 1817 году» (3-я книга первой части), где воссоздается облик первых лет Реставрации, или «Ватерлоо» (1-я книга второй части), посвященная исторической битве, решившей судьбу Наполеона, или «5 июня 1832 года» (10-я книга четвертой части), в которой воспроизведена картина парижских баррикад, составляют постоянный исторический фон к вымышленной интриге романа. Гюго необычайно чуток к особенностям разных исторических периодов, их сменам и революционным катаклизмам. Четвертая часть «Отверженных» начинается книгой «Несколько страниц истории», где автор размышляет об июльской революции 1830 г. и о народных волнениях 1831–1834 гг., которые он называет одним из поразительных и своеобразных периодов в истории Франции, ибо от него «веет революционным величием». Здесь же писатель очень верно судит о «скрытых корнях нации», которые не имеют отношения к царствующей династии («Эти скрытые и живучие корни составляли не право какой-либо одной семьи, а историю народа. Они тянулись повсюду, но только не под троном» (7, 281)).
В сущности, почти каждая часть романа, раскрывающая характер того или иного персонажа, имеет свой исторический запев, будь то битва при Ватерлоо, в которой в качестве гнусного мародера появляется будущий трактирщик, а затем законченный бандит Тенардье; или обстановка Реставрации, в которой формируется характер юного Мариуса; или же революционные события 1830–1832 гг., ярко проявляющие фигуры республиканца Анжольраса и маленького Гавроша.
Однако исторические части имеют и самостоятельное значение в романе, и многие из них написаны с необычайным блеском. Книга «Ватерлоо», например, замечательна не только высокохудожественным изображением исторической битвы, но и тем, что в ней выражены философские и нравственные убеждения автора.
Романтическая гиперболичность в изображении битвы нашла отражение в системе образов. Битва здесь представлена как ураган, грозная туча, хаос, ее участники — «люди-гиганты» на «конях-исполинах»; ожесточенность боя вызывает сравнение с кратером вулкана; его эмоциональная характеристика — «порыв душ и доблестей». «Чудовищна была картина этого боя! Каре были уже не батальоны, а кратеры; кирасиры — не кавалерия, а ураган. Каждое каре превратилось в вулкан, атакованный тучей; лава боролась с молнией… То была уже не сеча, а мрак, неистовство, головокружительный порыв душ и доблестей, ураган сабельных молний» (6, 382–383).
В соответствии с традициями эпоса, природа в романе Гюго, так же как в ряде его поэтических произведений, активно участвует в событиях; зловещей окраской, внезапными контрастными изменениями она предвещает трагический исход сражения: «Весь день небо было пасмурно. Вдруг… тучи на горизонте разорвались и пропустили…зловещий ярко-багровый отблеск заходящего солнца. Под Аустерлицем оно всходило» (6, 388).
Не ограничиваясь непосредственным описанием происходящих событий, автор представляет их в ретроспективном плане через восприятие «одинокого мечтателя», перед которым много лет спустя снова оживает страшный день, 18 июня 1815 г.: он видит, как «колышутся на равнине ряды пехоты», как «стремительно проносится конница», видит «сверкание сабель», «блеск штыков», «вспышки взрывающихся бомб»; он слышит «чудовищную перекличку громов, «хрипение в глубине могилы», «смутный гул» призрачной битвы. Ему кажется, что он различает тени гренадеров и кирасиров, призраки Наполеона и Веллингтона («Все давно уже истлело, но продолжает сшибаться и бороться, и овраги обагряются кровью, и дрожат дерева, и до самых облаков вздымается неистовство битвы, и смутно возникают во мраке все эти зловещие высоты…покрытые роями истребляющих друг друга привидений» (6, 400)).
Поразительно синтетическое чувство движения, цвета и звука и соответствующее этому богатство словаря и синтаксиса Гюго, которые позволяют ему, как некогда в цикле «Восточных мотивов», воссоздавать перед читателями «Отверженных» динамичное, сверкающее и озвученное изображение битвы.