Удивительный мастер зримых и слышимых, даже не картин, а скорее сценических действий, воспроизводящих буйное неистовство природы, где нет ничего статичного, где все движется, волнуется, грохочет, — Гюго в «Тружениках моря» поражает обилием подобных динамических и музыкальных изображений. Такова, например, сцена, рисующая посредством множества глаголов бешеное действие ветров, способных, как живые и активные существа, на забаву, веселье, игру и жестокую охоту: «Ветры бегут, летят, спадают, затихают и вновь оживают, несутся, свистят, завывают, хохочут… Дикие голоса спелись. Им гулко вторит небо. Ветры дуют в тучу, словно в медный рог, они трубят в трубу пространства, поют в бесконечности слитыми воедино голосами кларнетов, фанфар, тромбонов, горнов, валторн, словно исполинский духовой оркестр… Страшнее всего то, что для них это — игра. Мрачно их безудержное веселье. В пустынных просторах они устраивают облавы на одинокие корабли. Без передышки, днем и ночью, во всякое время года, у тропиков, у полюсов, бешено трубя в охотничий рог, в сумбуре туч и волн они затевают свою чудовищную истребительную охоту за судами» (9, 326).
Такие живописные и поэтические страницы в прозе Гюго составляют ее красоту и богатство. Однако, как всегда, живописная сторона не сама по себе интересует писателя. В данном случае эта живописная форма выражает известную философско-этическую концепцию борьбы злых и добрых, темных и светлых сил, постоянно происходящей во вселенной. Мрак, хаос, ураган, буря или дикая пляска ветров — все это, согласно мысли Гюго, олицетворяет многоликие силы зла; это, как говорит писатель, «скрытое опровержение божественного порядка», «затаенное богохульство факта, непокорного идеалу». «Зло во всем своем тысячеликом уродстве нарушает гармонию вселенной… Оно — ураган, преграждающий путь судну; оно — хаос, препятствующий расцвету миров» (9, 302).
Напротив, Жильят, сражающийся с разрушительными силами природы, являет собой доброе и созидающее начало. Именно поэтому, по мере осуществления им его героической задачи, образ скромного рыбака приобретает почти сверхчеловеческие масштабы титана или полубога. Он начинает ощущать «гордость циклопа — властелина воздуха, воды и огня»; стоя на месте, «подобно грозной статуе, повелевающей сразу всеми движущими силами», он сообразует работу стихий так, чтобы они служили его делу. И «под воздействием человеческой воли эти пассивные силы превращались в деятельных помощников… Стихии был отдан приказ, и она его выполняла» (9, 313).
Однако мгновение спустя бездна снова наступает и, едва сотворив чудо укрощения стихий, Жильят должен снова отражать их вероломное нападение. Так исполинская битва человека с океаном выдвигается на первый план «Тружеников моря». И слова, которые употребляет здесь художник, говоря, что Жильят «надел намордник на океан», что он «строит заграждения» и «воздвигает баррикаду за баррикадой против наступающей бури», соответствуют этой идейной задаче.
Характерно, что Жильят обращается к силам природы, как к живым противникам: то он бросает вызов молнии («А ну-ка, подержи свечку!»), то разговаривает с тучей («Эх ты, водолей-дуралей»). И не случайно автор вспоминает при этом героев античной древности: «То была язвительная шутка воинственного ума… Жильят ощущал ту извечную потребность поносить врага, которая восходит к временам гомеровских героев» (9, 350).
«Илиада, воплощенная в едином герое», — так охарактеризовал подвиг Жильята сам Гюго.
Помимо битвы с ветром, грозой и разбушевавшимся океаном, Жильят, как истинный эпический герой, должен был сразиться еще и с чудовищем океанских недр — морским спрутом, который незадолго перед тем задушил негодяя Клюбена. Благодаря своему мужеству и самообладанию, герой Гюго выходит победителем и из этого страшного поединка.
Однако победа над спрутом еще не является последней.
Заключительные главы романа, в которых рассказывается о том, как Жильят возвращается домой со спасенной машиной старого Летьери, превращаются не в его триумф, а в жестокую драму. Совершив свой титанический подвиг ради любимой девушки, Жильят узнает, что она любит другого. Поэтому он не считает себя вправе воспользоваться данным ею словом, так же как и обещанием ее приемного отца Летьери выдать Дерюшетту замуж за того, кто спасет паровой двигатель его корабля.
Героическое деяние и моральное величие героев Гюго всегда неразделимы. Вот почему Жильят находит в себе силы не только отказаться от своей мечты, но и собственными руками создать счастье любимой девушки. Устроив ее брак с молодым пастором Эбенезором, он молча, без слова упрека, уходит из жизни, потерявшей для него смысл. Такова, по мысли писателя, благородная и трагическая самоотверженность великих душ (Квазимодо, Жана Вальжана и Жильята), которая никогда не приносит им счастья.