В этом романе, так же как в «Отверженных», в «Легенде веков», да, в сущности, и в большинстве произведений Гюго второго периода, очень явственно разделение между «миром света» и «миром тьмы», которое соответствует социальному контрасту между власть имущими богачами и обездоленными бедняками. Тьма — это прежде всего королевский двор, аристократия и обслуживающие их алчные и коварные интриганы типа Баркильфедро. Свет — это двое обезображенных детей, Гуинплен и Дея, так же как приютивший и воспитавший их бродяга-философ Урсус; в целом же это народ — обманутый, голодающий, забитый, лишенный всех человеческих прав, адвокатом которого должен выступить Гуинплен.
Сама композиция романа служит художественному отражению этого социального контраста. Почти с первых страниц повествования мы узнаем о неисчислимых богатствах, которыми владеют английские лорды, из подробной описи их доходов, красующейся на стенах нищенского балагана Урсуса. Под ироническим заголовком «Утешение, которым должны довольствоваться те, которые ничего не имеют», старый философ обстоятельно перечислил отделанные мрамором дворцы, поместья, замки и предметы роскоши, составляющие фамильные богатства 172 пэров Англии. И в это же время автор рассказывает о голодном, брошенном на произвол судьбы ребенке, который, бредя в одиночестве сквозь бурю и ночь, сталкивается с другой стороной английской общественной жизни. Первое, что он встречает на своем пути, это труп повешенного, затем нищенку, умершую от холода и голода, и полузамерзшего младенца, напрасно ищущего тепла и пищи у застывшей груди матери. И вот уже двое голодных и заброшенных детей (Гуинплен с крошкой Деей на руках) тщетно ищут пристанища у плотно запертых для них дверей богатых горожан. Таково символическое изображение звериных законов общества в «благословенной» старой Англии, которая так гордится величием и роскошью своих древних аристократических родов.
Мрачной символике этой картины вторит печально ироническая трактовка общественных законов в устах старика Урсуса: «Бродяги подлежат наказанию, тогда как благонамеренные люди, имеющие свои дома, пользуются охраной и покровительством закона: недаром же короли — отцы народа» (10, 169).
Проблема королевской власти, и особенно проблема взаимоотношений монарха с народом, с давних пор волновала Гюго. Обратившись к ней и в этом романе, он вводит в него сатирические портреты английских королей и в резко обличительной форме высказывает о них свое мнение.
Создавая образы конкретных английских монархов — Иакова II, Карла II, королевы Анны, писатель лишает их какого бы то ни было величия, ума и дарования, оспаривая буржуазную историографию, которая наделяет их этими достоинствами. О королеве Анне он, например, говорит, что это была «представительница первобытного типа Евы, еле тронутого резцом времени… В ее тупом мозгу шевелились зародыши чувств и личинки мыслей» (10, 217). «И на долю этого чурбана случайно выпал трон!» — заявляет в заключение этой характеристики Гюго. Не менее уничижительно характеризует автор одну из самых прославленных английских королев: «Юбка этой тиранки забрызгана кровью казненных. Плаха, скрытая под фижмами, — вот что такое царствование Елизаветы» (10, 543). При этом Гюго резко выступает против монархических иллюзий, бытующих в народной среде: «У народов существует идиотская привычка приписывать королям свои собственные подвиги. Они сражаются. Кому достается слава? Королю. Они платят деньги. Кто на эти деньги роскошествует? Король. И народу нравится, что его король так богат… Колосс служит пьедесталом и любуется стоящим на нем пигмеем. Какой великий карапузик! Он взобрался ко мне на спину!» (10, 221).
Вслед за историческими фигурами тупых и жестоких королей Гюго рисует столь же конкретные, но уже вымышленные образы представителей избранного мира богатых и знатных счастливцев — таких, как незаконная дочь короля, развращенная и скучающая герцогиня Джозиана и ее жених, легкомысленный Дэвид Дерри Мойр, которому предстоит унаследовать огромные владения и титул лорда Кленчарли, отнятые у законного наследника — Гуинплена. Вокруг них, в поисках пошлых и жестоких забав «резвятся» молодые лорды — золотая молодежь английской столицы. А у ног всех этих баловней судьбы пресмыкается отвратительное и ядовитое насекомое Баркильфедро, который является в этом романе самым законченным воплощением зла.
Образная характеристика Баркильфедро гласит, что он, «подобно термиту, просверливал в древесном стволе ход снизу доверху», прокладывая таким образом «подземные ходы». Ему выпала «змеиная удача», он «прополз» туда, куда стремился. Это был «полип, называемый царедворцем». Этого романтического злодея Гюго наделяет почти сатанинской силой зла. «Его сердце было горнилом, полным пылающих углей… Дикий рык раздавался в его душе». Баркильфедро чувствовал в себе «взрывчатую силу, способную метать в воздух скалы» (10, 250–251).