Зачарованный идеями Великой французской революции конца XVIII в., которые он пронес до конца XIX в., продолжая упорно противопоставлять «народы» и «республики» — королям и «тронам», Гюго так до конца своих дней и не уяснил полностью, что из «третьесословного» народа французской революции давно уже выделился буржуазный класс, который стал главным врагом и угнетателем неимущих трудящихся масс, так же как из абстрактного понятия «республика» выросла конкретная буржуазная республика Франции, ставшая жестоким палачом парижского пролетариата в дни июньского рабочего восстания 1848 г. и в «кровавую неделю», последовавшую за падением Парижской коммуны.
Буржуазная повседневность, столь подробно и детально описанная Бальзаком, а позднее Золя и Флобером, осталась за пределами творчества Гюго, поскольку за его пределами осталось все обыденное, будничное, серое и мелкое. Автора «Легенды веков», как мы видели, привлекает главным образом крупное, величественное или чудовищное. Не случайно он смыкается с реализмом лишь в тех случаях, когда сама жизнь дает материал для возвышенных героических обобщений, как замечательный образ баррикады 1832 г. и ее бойцов, возникший и в творчестве Бальзака, и в творчестве Гюго.
Разумеется, Гюго второго периода не остался чужд художественным завоеваниям реализма и воспринял от него очень многое (вкус к документу, «увиденным фактам», точным историческим и географическим деталям и т. д.). Наряду с характерами, построенными по принципу резких романтических контрастов и внезапных преображений, как Жан Вальжан, у него есть и такие многосторонние почти реалистические характеры, как типичное дитя улицы — маленький Гаврош. Но подобные образы не определяют все же целостной художественной системы Гюго, который до конца жизни остается верен своей идеалистической философской системе и своему романтическому методу.
В то же время из философской концепции Гюго, включающей высокие моральные критерии и уверенность в конечной победе доброго и светлого начала, проистекает не только его известная «близорукость» по отношению к повседневным и будничным явлениям жизни, но и его широкий оптимистический взгляд на мир и человеческое будущее (взгляд, которого нередко были лишены даже такие замечательные писатели-реалисты, как Флобер и Мопассан). Здесь кроется источник нравственной позиции писателя, всей своей жизнью отстаивающего значение личного примера и личного подвига. Отсюда же его понимание активной и воинствующей роли искусства, призванного помочь преодолению зла, долженствующего, по мысли Гюго, нести людям свет и добро и всемерно содействовать победоносному шествию прогресса (в этом смысл постоянных деклараций Гюго о высоком призвании поэта — не мечтателя, углубленного в самого себя или в красоты природы, но учителя и пророка, вмешивающегося в события современности и откликающегося на них подобно «звучному эхо»).
Не успокоенность, не примирение со злом, существующим в мире, но постоянную и неистовую борьбу с ним несет в своем творчестве автор «Возмездия», «Отверженных» и «Девяносто третьего года». В противоположность декадентскому скепсису и неверию в силы человека, которое начинает распространяться в современной ему европейской литературе конца века, Гюго объявляет, что человек и его слово всемогущи. Отсюда и возникает пламенное красноречие его героев, которые ни перед чем не отступают и являются всегда яростными обличителями зла (речи Эрнани, Трибуле, Рюи Блаза в драмах Гюго или Анжольраса, Гуинплена, Симурдэна и Говена в его романах). С этим связана лирическая и откровенно публицистическая манера Гюго, противостоящая «объективному методу» Флобера и натуралистов, которые отказывали автору в праве открыто вмешиваться в повествование со своим личным взглядом и отношением к происходящему. Гюго выражает свои мысли и эмоции открыто, полным голосом, как от лица своих героев, так и от себя лично, постоянно разрывая объективное повествование философскими размышлениями, гневными филиппиками и моральными проповедями, выдающими его темперамент борца, так же как. и опыт политического изгнанника и человека, открыто вставшего на защиту коммунаров против сплоченного лагеря международной реакции.