Она очень заинтересовалась, когда я рассказал ей об истории происхождения Groupe de Danse. На следующий день после ее открытия парижане были настолько возмущены фривольностью статуи, что сказали, что фигуры выражают истощение после дикой гулянки, и поэтому группа не должна оставаться в рядах остальных семи других величественных статуй перед входом в Оперу.
Они даже организовали демонстрацию. Женщина из толпы бросила чернильницу, чернила из которой испачкали скульптуру. После столь убедительных требований, которые были посланы мэру Парижа, статуя должна была быть убрана, но приказ об этом не был подписан в июле 1870 года. Началась франко-прусская война. После войны уже никто об этом не думал снова. В любом случае, Изадора сказала, что она не была удивлена общественным порицанием, учитывая реакцию на ее собственные ранние выступления в Нью-Йорке. Она была только удивлена французами, которых она считала куда меньшими пуританами, чем американцев, и куда более современными.
Позже этой весной Чарльз Алле приехал в Париж, чтобы увидеть международную Выставку 1900-го года, и Раймонд, к своему сожалению, потерял своего компаньона в лице Изадоры. Так как она бродила с Алле по Парижу с раннего утра и до поздней ночи.
Больше всего они гуляли по Шамп де Мар, где как сон из «Тысячи и одной ночи» наяву вырос Восток на пустом месте. Они изучали дворцы из алебастра с их выложенными мрамором двориками и фонтанами с мозаикой, камбоджийскими храмами и китайскими пагодами, окруженными таитянскими хижинами с пальмовыми крышами и тунисскими базарами. Часто они теряли друг друга в большой толпе торговцев и ремесленников в национальных одеждах: парчовых сари, тигровых шкурах, набедренных повязках и кимоно. Они пели, кричали, танцевали, чтобы привлечь внимание посетителей. Изадора и Алле наблюдали шаманов Вуду из Мартиники, заклинателей змей и скачки арабских скакунов. Они бродили по улицам, где туземцы из дальних стран разбивали свои стоянки, как у себя дома, и где гордые верблюды и скучающие слоны лениво двигались. Они провели множество часов, осматривая восточные магазины, театры и слушая популярных музыкантов, свободное исполнение традиционной музыки которых шло, будто подчиняясь вдохновению.
Они обнаружили яванскую деревню, перенесенную из Индийского океана к Дому Инвалидов, прямо в центр Парижа. «Гамелан» - странный оркестр – аккомпанировал представлению Бедая. Танцоры-аборигены корчились в ритуальном танце, выражая себя через грубые жесты.
В Трокадеро они увидели Муне-Сюлли во французской комедии «Эдип-царь». Снова и снова они возвращались в маленький театр Лои Фуллер. Эта выдающаяся артистка стала любимицей парижской публики в «Фоли Бержер», где она танцевала, освещенная особым светом собственного изобретения. «Светящееся видение» и «выдающийся гений». На выставке Лои Фуллер представила публике Сада-Якко. Они видели актрису и танцовщицу, которая возглавляла японскую театральную труппу. «Чарльз Алле и я, - как говорила Изадора, - были поражены чудесным искусством этой великой трагической актрисы».
Из всех своих прогулок по выставке Изадора вынесла одно из самых сильных впечатлений: с Алле она видела шедевры Огюста Родена в его павильоне, где работы скульптора были выставлены на показ. Позже Изадора встретила шестидесятилетнего скульптора и, хотя он нарисовал серию рисунков с нее, он не включил их ни в одну из его больших работ.
Перед тем, как Чарльз Алле вернулся в Лондон, он оставил Изадору на попечение своего племянника Чарльза Нуффларда и его друга Жака Бони. За это время Данканы дважды сменили свое пристанище. Из лофта над типографией они переехали в студию на улицу Гайяте. Потом в большую студию на авеню Вийе. Со своим молодым другом Андре Бонье Нуффлард и Бони стали постоянными гостями студии Изадоры. Такое впечатление, что каждый из этого трио взял на себя свою функцию заботы об Изадоре. В то время как более эрудированный Бонье взял на себя обязанность представить Изадоре работы Мольера, Флобера, Теофиля Готье и Мопассана, читая их вслух, двое его друзей собрались продвигать дальнейшую карьеру Изадоры как танцовщицы. Мать Бонье была замужем за Сен-Морсо, скульптором, и держала салон на бульваре Малишерб, в который, как говорили в Париже, никто не мог попасть, кроме как по большой личной симпатии. И поэтому было естественно, что Чарльз Нуффлард был горд представить молодую американскую танцовщицу мадам Сен-Марсо.
На пятничных вечерах мадам Сен-Марсо Изадора очаровала избранную аудиторию своим танцем под прелюдию вальса Шопена. «Какой восторг! Какой шарм! Какая молодая девочка!» - восклицала Андре Мессаже, композитор, аккомпанируя Изадоре. Или «Ты очаровательна!». Пока Викторьен Сарду, известный драматург говорил, целуя вместе с двадцатишестилетним Морисом Равелем за пианино ее после танца. Эти возгласы восхищения, которые были известны и цитировались по всем салонам Парижа, были не просто пустыми словами. Они повлекли за собой успех представлений в доме графини Греффюль, а также принца и принцессы де Полиньяк. Среди французского бомонда Полиньяки были известны как меценаты, им более, чем кому бы то ни было еще, возможно, Изадора была обязана взлетом своей карьеры.