Я бывал с Изадорой на одной такой встрече. «Мы должны быть милы с ней». Изадора наставляла меня в такси, пока мы ехали к дому американки, о которой Изадора не знала ничего, кроме того, что леди объявила о том, что ей нравится искусство Изадоры. Но, так как она была богата, Изадора ее уже воспринимала, как потенциальную благодетельницу.
Служанка провела нас в большую, с высокими потолками, роскошную студию, которая была уставлена всем, чего у Изадоры не было в ее аскетичном номере отеля: большим пианино, низкими диванами на красивом синем ковре. Все это было освещено тусклым светом ламп, расставленных по углам комнаты. Богатая американка была перекормлена, безвкусно одета, увешана драгоценностями. Несмотря на значительный вес, вплыла в комнату, как туман над водой. «Вы знаете, мисс Данкан, - сказала она после завершения церемонии подачи чая и сырых пирожных, - Вы из всех людей поймете меня. Годами я хотела иметь студию, но моя семья всегда была в переездах. Теперь, наконец, я могу жить как художник!».
«Но чем вы занимаетесь?» – спросила ее Изадора.
«О, я хочу жить красиво. Рисовать! Танцевать! Петь! Писать поэзию! И, между прочим, - добавила она, как нечто первостепенное, - вы знаете, мисс Данкан, я верю, что каждый ребенок обязан учиться танцевать».
«Да, я слышала о таком мнении», - согласилась робко Изадора.
Но американка не слышала Изадору. Потому что она была слишком занята показом нам ее карандашных рисунков цветов, которые она брала осторожно один за другим из красивых кожаных папок.
«Они очень красивые» - сказала Изадора, передавая мне их посмотреть.
«Но вы должны смотреть на них таким образом», - сказала американка и повернула рисунки в различных направлениях. Она уверенно заявила: «Это не настоящие цветы. Это сказочные цветы. Разве вы не видите глаза в них? Разве вы не видите улыбающиеся лица детей?».
К счастью, Изадора не слышала ее последнего высказывания, потому что неожиданный звук из граммофона почти утопил голос женщины. Аккомпанемент записанной музыки был обязательным. Она объяснила, это необходимое дополнение к ее искусству. Но перед тем, как наша леди дала нам представление о своем танце, который, очевидно, шел следующим в ее программе, Изадора мягко извинилась за свой уход и столь короткий визит, заверив в том, что он был очень приятен.
«О, простите, - сказала наша расстроенная хозяйка, - Потому что я так хотела потанцевать для вас! Вы знаете, мисс Данкан, вы и я, мы могли бы…». Хотя она не закончила предложение, мы могли легко понять, что она скажет дальше. Наш поспешный уход из дома миссис Ван Магден был не концом знакомства Изадоры с этой дамой. Год спустя, когда Изадора и я были в Ницце, миссис Ван Магден объявила через общих знакомых свое желание посетить ее добрую приятельницу, Изадору Данкан. В этот раз была очередь Изадоры принимать потенциальную благодетельницу. И я помог ей обустроить ее большую, недавно взятую в аренду студию на Променад Дезангле. После того, как ковер был постелен, диваны расставлены по рядам, как если бы ожидалось посещение большой аудиторией зрителей, и высокие алебастровые лампы зажжены, уставшая Изадора сказала мне: «Если это не сработает, я не знаю, что делать. Но ты должен мне пообещать подыграть мне. Я предполагаю, мне придется танцевать. Или, может, она станцует. Я просто надеюсь, она не будет петь». Миссис Ван Магден не пела. И, к счастью, я знал пьесы, которые она меня просила играть. Тем не менее, не раньше, чем я заканчивал играть очередную композицию, которую она выбирала, она говорила: «О, мой брат играет для меня это так красиво…». Эта вдохновляющее замечание подвело итог моего сольного концерта. Но миссис Ван Магден, упомянув своего брата, поторопилась уведомить Изадору, что этот джентльмен никогда не должен видеть ее в компании Изадоры. Так как он не понимал артистических стремлений своей сестры. Она также пояснила, что это повредит ее социальному статусу и общественной репутации: быть увиденной в компании с «красной» американкой.
Надо сказать, даже намека на финансовую помощь для проекта школы Изадоры ни разу не было от миссис Ван Магден. Но даже я, кто наивно относился к леди, как к уникальному примеру вульгарности, был обречен увидеть больше, чем одно такое действо, которое ради своей идеи фикс Изадора стоически терпела.
Я был на одном из обеденных приемов, который граф Этин де Бомон имел обыкновение давать в своем доме в Париже, и на который, среди прочих гостей, он пригласил нескольких знаменитостей из артистической среды. Изадора была одна из них. Как только около двадцати пяти человек заняли свои места за столом, я заметил женщину, шумно пробивающую себе дорогу к своему месту. Это была Мэри Барнвелл, известная, как Маня. Русское сокращение Мэри. Из-за ее экстравагантного ночного поведения в Буат де Ньюи на Монмартре, где она свободно проводила время среди русских жиголо на месячное пособие, которое она получала от своего мужа, нью-йоркского банкира. Она могла быть двойником миссис Ван Магден: обрюзгшей, вульгарно одетой, увешенной драгоценностями. Но все такие женщины, казалось, сходили с одного конвейера, и были сделаны под копирку. Миссис Барнвелл была тогда в возрасте глубоко за сорок. И ходили слухи, что в молодости, она была девушкой из хора Фолис на Бродвее. После их свадьбы муж отправил ее за границу со щедрым содержанием, и было оговорено, что если ей потребуются дополнительные деньги, ей нужно будет телеграфировать ему, что она возвращается домой.