Мы были готовы начать кушать, когда громкий голос миссис Барнвелл разорвал несколько мгновений тишины, в течение которых гости погрузили ложки в суп. Она заметила Изадору на другом конце стола. И в неожиданном порыве, повернувшись к графу, она гордо заявила: «Мой дорогой друг, если бы я знала, что у вас здесь будет «красная» шлюха, я бы никогда не ступила на порог вашего дома!».
Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. На всех: на графа и всех остальных за столом. Если бы такое заявление было сделано мужчиной, его бы взяли за загривок и выкинули бы из дома. Но так как обидчиком Изадоры оказалась женщина, все сохраняли молчание. Большинство гостей опустили глаза в тарелки. Я сидел недалеко от Изадоры, напротив нее. Я смотрел прямо на нее.
Только на долю секунды на ее лице выразился шок. Потом, улыбаясь, она повернула свою голову в сторону дворецкого и сказала своим вежливым мелодичным голосом: «У вас есть что-нибудь сладкое в доме? Мне это нужно прямо сейчас».
Необычайно чувствительная, Изадора была ранима ко всем высказываниям по ее поводу. Когда она была на сцене, играя роль, или произнося одну из своих вдохновенных речей, никакая аудитория не могла ее запугать. Но, когда она шла по улице, могла неожиданно застесняться своего появления, когда она видела, что ее узнавали прохожие. И она поеживалась от их внимания, особенно, когда она слышала, что они бормочут ее имя.
Поэтому она любила проводить время в моей студии на Буа де Булонь. В то время студия была за городом, потому что она была расположена в частном поместье с высокими стенами, и нужно было пройти через маленький задний двор и заброшенный садик перед тем, как войти в бунгало с высокими потолками. Изадора чувствовала себя в моей студии, как Алиса в стране чудес. Она наслаждалась его тишиной. Она чувствовала себя здесь в безопасности от вторжения незваных гостей. Кроме того, Бюиссье, официальному государственному сборщику долгов, сюда не было хода, так как она знала: как только она пересечет ворота, мой консьерж, для которого Изадора была сверхчеловеческим существом, в любом случае либо никого не пустил бы, либо не раскрыл бы ее присутствия.
Облокотившись на диван, Изадора могла часами слушать мое музицирование на пианино. Она говорила: «solitude a deux». «Одиночество вдвоем». Тем не менее, как я узнал потом, как и другие до меня, ее знания музыкальной литературы были несколько ограниченными. Ей нравилась классика. Но музыка Ревеля или Дебюсси все еще не могла вдохновить ее. «Это только музыка чувств, и нет в ней ничего, что говорило бы душе», - сказала она мне. Так же, как она написала несколько лет назад своим шести девочкам, изодораблез, которые давали концерты в Соединенных Штатах: «Жест Дебюсси весь идет внутрь. Не имеет пути наружу и вверх». Но в симфониях Бетховена, Шуберта и Моцарта, так же, как в партитурах Цезара Франка, Чайковского, Вагнера, она находила мелодии, которые, как она говорила, идут из души по расходящимся вверх по спиралям.
В наших спорах о музыке мы никогда не использовали в качестве аргументов личные вкусы. Возможно, мне нужно упомянуть здесь, что многие письменные упоминания обо мне, как о личном аккомпаниаторе Изадоры, ошибочны. Я никогда не был им. Ни на ее публичных выступлениях, ни тогда, когда она танцевала для узкого круга друзей в своей студии, или дома у какого-нибудь знакомого. Кроме одного случая, о котором я буду говорить в следующей главе. Я играл для Изадоры в течение бесконечного количества часов в моей студии, в ее студии в Ницце, в ее студии в квартире в Париже. Я играл для нее партитуры, которые она планировала включить в свои программы. Обычно, когда мы были одни. Она никогда не делала ни единого жеста, пока я играл, но оставалась сконцентрированной, и тихо впитывала в себя музыку. Мы никогда напрямую не обсуждали это. Было просто невысказанное понимание между нами. Я верил, что есть важная разница между сольным выступлением и простым исполнением чуть выше среднего уровня. Изадора поняла, что наше сотрудничество не могло быть гармоничным. Она мудро предпочла, чтобы я оставался музыкантом, пианистом, который был всегда рядом, чтобы обсудить музыку с ней или сыграть ей для ее удовольствия.