Он взял комнату номер пять в гостинице «D`Angleterre», чтобы жить рядом со своими друзьями Устиновыми, писателем и его женой. Он, казалось, находился в добром расположении духа, сказал, что он собирается начать новую жизнь в Ленинграде, что он не будет пить и не вернется ни в Москву, ни к своей жене. Он был сыт по горло браком, будучи в нем уже три раза. И, «согласно закону, - сказал он, - Это был предел». Он не собирался заниматься поэзией, а работал над романом. Который он собирался показать друзьям, как только закончил бы первую часть.
Но на следующий день он был в состоянии депрессии. Разговаривая с мадам Устиновой, он жаловался на скуку.
«Что насчет твоей работы?» - спросила она.
«Скучная работа» - сказал он, улыбаясь виновато, как будто стыдился того, что сказал. «Мне не нужен кто-то или что-то. Я просто ничего не хочу. Шампанское веселит, дарит кураж. Потом я в состоянии любить… Даже себя самого. Жизнь – дешевая штука. Но, мне кажется, необходимая. А я – Божья десница».
«Что это значит?» - спросила его мадам Устинова.
«Это когда человек тратит все из своей сокровищницы, но не восполняет. У него нет ничего, чем восполнить ее. И это, вправду, даже не интересует его. И вот что я есть».
На следующий день Есенин написал короткий стих своей собственной кровью, которую он взял из своего запястья. «В этом отеле у них даже нет чернил» - объяснил он. Этот стих он положил в карман Вольфа Эрлиха, поэта. Говоря своему другу: «Ты прочтешь это позже».
На следующее утро (двадцать восьмого декабря), когда мадам Устинова пришла звать его завтракать, она нашла его повешенным на крюке.
Стих, который он дал Эрлиху, был напечатан, как последнее слово поэта.
«До свидания, друг мой, до свиданья…»
Вскоре после его смерти я прочитал в русской газете в Париже другой стих, который предполагался, как его последний. По своему содержанию он был близок к его последнему разговору с мадам Устиновой. По сути стих был – «мне был дан талант, внешность и все данные. Но я беспечно сжег их все. Теперь в жизни для меня не осталось ничего».
Изадора берегла все эти детали. Даже после, когда стало известно больше, упомянутые имена оставались для нее только именами, потому что она не знала этих его друзей. Более года спустя она услышала упоминание в этой связи о Галине Бениславской, виновнице телеграммы Изадоре, которая принесла ей столько боли.
А почти год спустя после смерти Есенина третьего декабря 1926 года Галина Бениславская застрелилась на могиле поэта. «Самоубилась здесь, - писала она в своей записке, оставленной возле тела, - Тем не менее, я знаю, что после этого еще больше собак будет повешено на Есенина. Но ему уже это будет безразлично, как и мне. В этой могиле для меня все самое дорогое».
Новости о смерти Есенина взбудоражили французские и американские газеты, дав возможность переписать старые истории о его жизни с Изадорой. Она постоянно телеграфировала свои протесты в издательства.
«Новости о трагической гибели Есенина вызвали
у меня глубочайшую боль. У него была юность,
красота, гений. Не довольствуясь всеми этими
дарами, его дерзкий дух, искал недостижимого,
он хотел возвыситься над филистимлянами.
Он уничтожил свое молодое и прекрасное тело,
Но его душа будет жить вечно в душе русских
людей и в душах тех, кто любит поэтов.
Я очень возражаю против свободных и неточных
заявлений, напечатанных в американской прессе
в Париже. Между Есениным и мной никогда не было
ссоры или развода. Я оплакиваю его смерть с мукой
и отчаянием.
Изадора Данкан».
В январе она написала Шнейдеру из Парижа: «Смерть Есенина была ужасным ударом для меня. Я столько плакала, что больше не могу страдать. И я настолько несчастна сейчас, что часто думаю последовать его примеру. Но иначе. Я бы предпочла уйти в море».
Тем не менее, Изадора часто говорила о совершении самоубийства. Никто не воспринимал угрозу всерьез. Потому что через мгновение она рассказывала о планах на свою школу, которые могли быть претворены в жизнь только Изадорой, которая была еще очень даже жива. Через свои знакомства в артистических кругах Парижа ей удалось привлечь значительное внимание к своим проектам среди членов Французской Коммунистической партии. Проекты, которые колебались в своем размахе пропорционально воодушевлению, которое ей удавалось вызвать у слушателя. Ее прельщала мысль перевести часть детей из ее московской школы. Не только как наставников в будущей парижской школе, но и как самостоятельных артистов, выступающих под началом Французской Коммунистической партии. Таким образом, они смогли бы обеспечить достижение двух целей: наработка престижа для партии и обеспечение первоначальной финансовой поддержки школы. Если бы дорожные расходы были оплачены, она была бы готова поехать обратно в Москву и привезти детей в Париж самостоятельно. Она продолжала повторять, что ничего не просит для себя. Конечно, в таком случае ей пришлось бы ездить на гастроли, чтобы заработать деньги для школы. Она всю себя бы отдала «созданию большого социального центра вместо маленьких трупп, которые по воле случая могут опуститься до театральных. Если школа может быть основана в Париже для детей рабочих, есть большие надежды. Я готова принести все возможные и невозможные жертвы, как я это сделала в Москве».