Имя Изадоры было слишком известным для сенсационной истории на первой странице газет. И самые невероятные доклады о попытке самоубийства Изадоры были опубликованы. Их выдуманный характер был настолько очевиден, что книги об Изадоре, написанные после ее смерти, не содержали информации об этом эпизоде. Кроме одного автора – Рене Фуло-Миллер. Который написал эпилог к немецкой версии мемуаров Изадоры. (Опубликованы Амалтея Верлаг в 1928 году). Которые в действительности были свободной адаптацией, нежели переводом. На первой странице было указано, что мемуары творчески отредактированы. После описания представления Изадоры в Магадоре в Париже, спустя семь месяцев, Фуло-Миллер написал следующее о случившемся:
«Потом она поехала в Ниццу и взяла с собой молодого русского пианиста Серова. Еще одно любовное похождение началось, только в этот раз оно закончилось трагично слишком скоро. Одним вечером во время обеда, в котором принимало участие несколько молодых американок, неожиданно Серов, совершенно белый, вскочил со своего места; один из гостей поцеловал молодую девушку. Пианист испытал приступ сумасшествия и ревности и, не говоря ни слова, скинул все тарелки и бокалы со стола. Включая лампы. Эта выходка не оставила Изадоре иллюзий, что у нее есть хоть какая-то надежда на любовь. В отчаянии она побежала за своим любимым, который скрылся в своей комнате с молодой американкой. Столкнувшись с закрытой дверью, Изадора пригрозила, что совершит самоубийство. Серов просто посмеялся над ней.
Тогда она заставила себя встать, будто собиралась танцевать, освещенная луной, пошла в сторону моря. С руками, поднятыми высоко над головой, она заходила глубже и глубже в воду. Английский офицер, который увидел ее, бросился за ней и вытащил ее. Смеясь, Изадора должно быть, сказала своим друзьям: «Это была прекрасная сцена для фильма, не так ли?».
Спустя шесть месяцев после смерти Изадоры, когда я был в Берлине, я увидел немецкое издание мемуаров Изадоры. И в первый раз прочел эпилог Фуло-Миллера. Он был настолько полон неточностей, что в иске, который я подал в Берлинский суд, я мог потребовать, чтобы весь эпилог был полностью удален. Но я потребовал, только чтобы страницы, на котором Фуло-Миллер описал эпизод, в котором он упоминал мое имя и мое поведение, был бы стерт. Суд длился два года, прежде чем решение было принято в мою пользу. Но были ли книги, которые уже находились в обращении, отозваны, и страницы действительно удалены, я никогда не знал. Тем не менее, семь лет спустя, по чистой случайности, я повстречал Фуло-Миллера в Вене. Он очень сильно извинялся и сказал мне, что к сожалению он полагался на газеты и неподтвержденные слухи. Неудивительно, что записи о том вечере, те, что принадлежали перу Фуло-Миллера, были лишь поводом. Заставили комитет позаботиться о делах Изадоры в Париже, чтобы бросить свою работу и даже остановить минимальную финансовую помощь Изадоре. Такую, как долги, за которые предполагала расплатиться гонораром от мемуаров. Я потратил все деньги, которые у меня были, и с практически пустым кошельком Изадоры одной ночью по возвращении домой мы обнаружили, что не можем попасть в нашу комнату в пансионе. Размахивая перед нами газетой, в которой в дополнение к описанию известного вечера был лист ее долгов и невыплаченных отельных счетов. Хозяин пансиона не вернул нам даже одежду, если счет в пансионе не будет оплачен немедленно. Была поздняя ночь. Шел дождь. Но Изадора восприняла эту ситуацию так, будто ожидала ее. Удивлялась только тому, что она не произошла раньше. «Ну, - сказала она мне. – Мы должны поехать в отель «Негреско». Нет смысла ехать в дешевое место. Они не знают меня». И по пути в отель в старом Матиссе она добавила: «Нет смысла пытаться заставлять меня экономить. Ты не можешь заставить слона ездить на велосипеде».
Следуя ее собственной логике, и особенно ее собственному пониманию простой арифметики, Изадора настояла, что будет дешевле жить в таких отелях, как Негреско, где у нее был кредит и установленные артистические цены. Однако, после двух дней споров, мне удалось уговорить Изадору, что мой собственный отчет о всей ситуации сильно ограничит влияние комитета, и я взял билет в Париж.
Однако, я был неправ. По прибытии я хотел увидеть Альфреда Сайдса, который играл сильную роль в комитете. Я знал гораздо больше о нем, чем он думал, поэтому его попытки произвести впечатление на меня были излишни. Альфред Сайдс имел сомнительный характер, даже в отношении его тайной подруги Мерседес да Акоста. Несмотря на французское гражданство, его происхождение было неизвестно. В разное время он представлялся как турок, итальянец, испанец, и он говорил на всех этих языках одинаково хорошо. Он настаивал, что предпочитает женщин, «которые ужасно мужественны с их черными сигарами», но на самом деле он предпочитал гомосексуалистов обоих полов. Его профессия была столь же неясной – он претендовал на роль знатока, и имел в собственности несколько ценных предметов искусства. Его связь с комитетом Изадоры он основывал на его утверждении, что он был ее любовником, и прекратил свидания этих тупиковых отношений из-за одной персоны, которую он разоблачил. Но Изадора, говоря о нем, называла его торговцем коврами, каких она видела на улицах Парижа, разложивших товары на обочинах. Как бы то ни было, с комитетом, предводительствуемым лесбиянками, вверенным Сайдсу, который нес на себе деловую часть всех переговоров относительно дома Изадоры в Нёйи, и планов на ее школу, Изадора предупредила меня, что будет нести заботы с ним.