Тиктин думал: "Сказать, что еще эта травля..." Ему очень бы хотелось сказать хотя б в уме: "жидовская травля", но он и в уме не произносил этого вслух. Сейчас придет этот пошляк железнодорожный, и начнется разговор о вегетарьянстве, печенках и "с какой стати Сарасате за один концерт берет пять тысяч?"
- Э, да тут еще всякое, - махнул рукой Тиктин. Подождал. Брониславна молчала.
"Не читала, - решил Тиктин, - не стоит начинать".
Глупая Брониславна принесла одну тарелку супа и поставила перед Тиктиным.
- Пока до обеда. Пожалуйста. Что имеем.
От тарелки шел горячий пар, жирно пахло клецками и какими-то кореньями, чужим домом, чужим варевом, и так пригласительно вкрадчиво.
- Почему ж я один? Не беспокойтесь, - Тиктин даже приподнялся; шатнул стол, плеснуло на скатерть. Но глупой Брониславны уже не было. А умная сказала:
- Почему вы не отдохнете? Хоть месяц... за границу. Можно ведь и самому когда-нибудь о себе подумать...
- Месяц? - крикнул Тиктин и поднял брови. Брониславна ждала. - Месяц? - А чужой дом обвивал съестным паром, мягким, уступчивым. - Се-кун-ды нет! - И Тиктин повернулся к тарелке, машинально схватил спешной рукой салфетку и засунул за жилет. Он слегка обжигался пахучим супом, а клецки услужливо рассыпались во рту. На полтарелке Тиктин опомнился и уж все равно продолжал спешить. Он торопился доесть, глянул на часы напротив на стене - двадцать минут восьмого.
- Анелю! - крикнула Брониславна. - Нема пепшу?
- Бросьте, бросьте, - замахал свободной рукой Тиктин, - надо идти.
- Але тутен достац, - обиделась из дверей глупая Брониславна и бросилась на звонок в сени.
Тиктин наспех ловил последнюю клецку и слышал, как в прихожей топал калошами хозяин, как шептался с Анелей. Тиктин вытер усы и бросил салфетку на стол.
Вошел хозяин, маленький, в длинном обвисшем пиджаке, видно было, как в пустых брюках шатаются на ходу тонкие ножки. И под обиженными, брезгливыми губами деревянной щепкой заворачивала к кадыку пегая бородка.
- Вы только что со службы? - шагнул к нему Тиктин.
- Да, мы с работы. Нам надо работать, - и хозяин глядел маленькими полинялыми глазками на Тиктина: поглядел и брезгливо и зло.
Про него знали, что он был в ссылке в Минусинске, а потом мостил мостовую. И когда познакомили Тиктина, то шептали ему в углу: "он мостовую мостил", со страхом говорили, как будто этой мостовой ничем не перешибешь.
- Да, нам работать надо, - повторил хозяин.
"Мостил?" - подумал Тиктин. Он слышал, как хозяин мыл в кухне руки и ворчал на Анелю.
Брониславна опустила глаза и грустно поднялась с кушетки.
"Черт! надо было пять минут раньше уйти", - и Тиктин злился на клецки.
- Прошу, что имеем, - сказал хозяин. Все молча стукали вразброд ложками.
- Что слышно? - спросил хозяин, не поднимая глаз от тарелки.
Тиктин поспешил с ложкой в рот.
- А на вас уж написали? - продолжал хозяин, втягивая суп. - Теперь вы кланяться или то прощенья просить будете? Я так говорю?
Тиктин поймал взгляд Брониславны и понял, что читала, читала, наверно.
- То есть почему же кланяться? - И Тиктин откинулся на кресле.
- А они все окручивают, окручивают, - и хозяин покрутил ложкой в тарелке, - сами плачут и всех капиталом окручивают, окручивают, а другие работают.
Хозяин на секунду глянул глазами Тиктину в брови.
"Мостил". Тиктин раздражался.
- Позвольте, - и он видел, как Брониславна провела по нему глазом, то, что написано, написано пошло. Пишется пошлостей много, говорится их еще больше... Не кладите мне второго - я сыт... Может быть, пошлей всего то бесправие, в котором находится почему-то целая группа населения... связанная по рукам и по ногам. И может быть, - Тиктин уже говорил полным голосом, как в зале городской Думы, - может быть, нужно совсем не так много мужества, чтоб плюнуть в физиономию связанному человеку.
Хозяин брезгливо сматывал мокрую ниточку со зразы и не давал Анеле помочь.
- Когда даже право передвижения, - возвысил голос Тиктин, - которым пользуется всякий...
- Например, в Минусинский край, - хозяин аккуратно резал зразу, не отрываясь от тарелки.
- Эта-то дорога, знаете, и им не заказана, - потряс головой Андрей Степаныч и повернулся боком к столу. Увидал, как рябила в дрянном зеркале над кушеткой его физиономия, - уродливая выходила и смешная. Тиктин нахмурился. - А когда вам всюду тычут: "жид! жид!" и у вас нет лица, а с рожей, с харей, мордой жидовской вы должны всюду являться, посмотрим, что вы тогда запоете!
- Вы на бирже попробуйте сказать "жид", и тогда вот посмотрим.
- А вам хотелось бы, чтоб вы кричали: "жид", а вам: "кшижем, кшижем, падам до ног", чтоб еще стлались перед вами? - Тиктин уж не глядел на Брониславну. - Не много ли? - раскачивал головой Андрей Степаныч. Он уж поднял голос до зычной высоты и угрожающе глядел на хозяина.
Хозяин старательно вытирал бородку, обернув руку в салфетку: ловил в горсть и вытягивал.
Андрей Степаныч поднялся и вынул часы из жилета. Тиктин теперь чувствовал, что вот сотни еврейских глаз глядят на
него с благодарным удивлением и с раскаянием за эту статью, и хотелось просто подойти. И как это сейчас можно! И тепло и вместе! И как достойно! Хозяин встал со стула и, не распрямляясь, как сидел, вышел в дверь всем своим пиджаком.
- Табак здесь, - встала ему вслед Брониславна. Анеля опустила шепотком ложечки в стаканы.
- Ну-с, надо идти, - сказал Андрей Степаныч. - Благодарю вас, шаркнул Брониславне. Шаркнул с грацией.
Анеля обтерла руку чайным полотенцем, протянула Тиктину.
- Честь имею кланяться, - шаркнул Тиктин в темную дверь, где скрылся хозяин.
- Стасю! - сказала Брониславна. Ответа не было. Тиктин шел в сени.
- Холодная шуба, - говорила Анеля.
- Ничего, ничего, - бодро приговаривал Тиктин. - Ничего, - искал калоши. - Отлично, - сказал Тиктин весело и накинул свою большую шапку.
На ступеньки навалило по щиколотку снега, белым горбом вздулось крылечко. Щупая палкой снег, Тиктин спустился по ступенькам. В ровный, пухлый снег бесшумно уходила вся калоша, как в воду, и белыми брызгами отлетал снегу носка.
"А черт с ним, - подумал Тиктин о хозяине. - Клецка!"
Он шире зашагал и размашисто отворачивал вбок палку на ходу. Расстегнул внизу шубу. Шагал молодцом.
В улице было совсем тихо и пусто.
Андрею Степанычу хотелось теперь встретить кого-нибудь. Дома не светились, и даже себя, своих шагов не слышал Тиктин. И только одни фонари горели на улице, стояли светлыми головами. Для себя жили. Ногами в снегу. Тиктин сбавил шагу.
"Пожалуй, про детей я зря, - сказал Тиктин. Стал на минуту, слегка запыхавшись. - Не надо было!"
Тиктин по глубокому снегу подошел к фонарю и прислонился виском к мерзлому столбу. Шапка съехала набок, и чугун холодил Тиктину волосатый висок.
Мысли выравнивались, светлые, ясные, с теплым пламенем, живым и верным. Вытягивались в спокойный ряд.
Тиктин хотел застать дома самовар и Саньку, и Надю, и с веселым теплом подебатировать национальный... да и всякий... какой-нибудь вопрос.
Черт! Ни одного извозчика.
Заелись
ФИЛИПП долбил в свою дверь окостеневшей, замороженной ногой.
- Кто! Свои - кто! Отворяй, черт тебя там толчет.
И слышал, как Аннушка шарила сонными руками, искала задвижку. И сразу в сенях обхватила теплая тишина. Угарцем пахло, капустой и мокрыми валенками. Филипп протопал к себе и долго не мог выковырять мерзлым пальцем спичку. Чистенько было в комнате, и на шашечной скатерти стоял ужин, прикрытый тарелкой. Лампа трещала, ворчливо разгоралась. И уж стал виден комод, тупой, как глиняный, и на нем вазы с пупырышками и пыльные бумажные розы. И вспомнился рояль - горит лаком, а стол держит альбом.