- Ой, никак на черном ходу стучат! - И Таня видела в зеркало, как вскочила старуха.
"Стучат, стучат, действительно стучат", - Таня встала и пошла к кухне.
Старуха уж отпирала. Дворник шагнул через порог и стал, придерживал сзади дверь.
- Что вы там шепчетесь? - и Таня твердыми каблуками застукала по коридору. - Что такое?
- А вот говорит, - шептала старуха и наклонялась в такт, - чтоб, говорит, завтра, говорит, иконы на окно поставить, - и старуха выставила ладони, - чтоб знали, что православные, говорит, люди, - дворник глядел старухе в темя, улыбался, кивал головою, - чтоб, говорит...
- А верно, - и голос у дворника вразумительный, - ну, камнем кто. Простое дело...
- Зачем, зачем? - Таня шагнула к дворнику. Но дворник уж всунул спину в дверь, улыбался - такое уж дело... - и закрыл дверь. Таня дернулась к двери, хватилась за ручку.
- Шш! - старуха придерживала дверь. - Он говорит, барышня, говорит, - и старуха зашептала едва слышно, - забастовку завтра делают... русские делают... прямо бунтовать, говорит, все будут.
- Иконы почему? - крикнула Таня.
- Иконы...- но ничего нельзя было расслышать, бился, трепетал электрический звонок в кухне, кто-то часто, прерывисто звонил в парадную дверь. Таня бегом бросилась отворять, и тревожный воздух заходил в груди. Звонок бился, вздрагивал сзади нервной дрожью. Таня быстрой рукой открыла - дама в вязаной шали, улыбается насильно, искательно.
- Простите, одну минутку, на пару слов, - дама озиралась в передней, - я внизу живу. Лейбович. Идемте на минуту, - и она тащила Таню в гостиную, - слушайте, умоляю вас, - шептала Лейбович, - вы же интеллигентный человек.
- Да сядьте, сядьте, - говорила Таня.
- Ой, милая, я не могу. Вы знаете, - и вдруг голос осекся, охрип, Лейбович глотала сухим горлом, - дайте мне выпить глоток, - хрипло говорила Лейбович, и Танечка видела в полутьме, как трясется шаль на голове.
Танечка выпрыгнула в столовую, схватила свою неначатую чашку, и чашка дробно билась о зубы в руках у Лейбович. Она с трудом глотала, поставила чашку на рояль.
- Я вас умоляю, - свежим голосом говорила Лейбович, - дайте нам на завтра, только на завтра, пару икон, вы же понимаете? Только поставить. Вы знаете, что делается на Слободке? Ой! - и Лейбович сцепила обе руки и била ими себя в лоб. - Я не знаю, если есть Бог, то как он может смотреть на это, когда человек, человек не может... человек не может это видеть. Господи, Господи! - и Лейбович с судорогой подняла стиснутые руки. - Это христиане! Это русские! Православные убивают! Стариков убивают... женщинам... беременным... - Лейбович захлебнулась, она вдруг села на стул, вцепилась пальцами в голову. Она вскочила. - Будь проклята, проклята! Проклята эта страна! - крикнула исступленным голосом. - Тьфу, тьфу, тьфу на тебя! - и она плевала как будто в кого-то перед собой и снова бросилась на стул и вцепилась, точно хотела содрать с себя волосы, и, скорчившись, все ударяла сильней и сильней ногой об пол.
- Слушайте, слушайте, - Таня наклонилась, трепала за плечо Лейбович, - кто же это, кто?
- А! Все! Все! Негодяи! - выкрикивала Лейбович.
- Ведь не может быть! Слушайте, я вам - говорю: не дадут.
- Когда! Когда! Кто не дал? Жить не дадут! - и она вдруг остановилась и вдруг подняла на Таню лицо и большими, выпученными глазами смотрела на Таню. Она приоткрыла рот, как будто подавилась. Таня ждала - и вдруг из полуоткрытого рта вышел вой, как будто кто внутри поднялся к горлу и кричал изнутри, громко, на всю квартиру, одной волчьей нотой.
- Воды! воды! - Таня побежала за стаканом, Таня впопыхах смутно слышала, как отпирала старуха парадную. - Валерьянка, где валерьянка? - громко повторяла Таня, хватала баночки в шкапчике. Таня бежала назад, какой-то мужчина уж стоял над Лейбович, старуха с кухонной лампой в руках стояла в дверях гостиной, кисло хмурилась. Мужчина, видно, зажимал ладонью рот Лейбович, и глухо выла спертая нота.
- Простите, - говорил через плечо мужчина, - я муж, я слышал... снизу. Фанечка, тсс-тсс! Не надо. Там же Яша остался...
Но Лейбович мотала головой, и к спинке стула прижимал ее голову муж.
- Пусть выпьет, - совала стакан Таня. Но Лейбович встала.
- Что же, что же это? Что это? - повторяла Лейбович, задыхалась, поматывала головой. - Ой, что же это? Наум! Она стояла растрепанная, озиралась.