Но шаги за дверью снова остановились. Башкин с шумом повалился на матрац и натянул пальто на голову.
Башкин ждал утра, - он не мог спать, - мысль суетливо билась, рыскала, бросалась, и отдельные слова шептал Башкин под пальто:
- Назвался!.. Абсолютно, абсолютно же!.. Чушь!.. женским полом!.. дурак!.. - И он в тоске ерзал ногами по матрацу.
Застучали бойкие шаги, захлопали в коридоре двери, замки щелкают. Вот и к нему. Вот отперли, - Башкин разинутыми глазами смотрел на дверь. Вошли двое. Один поставил на стол большую кружку, накрытую ломтем черного хлеба, другой в фуражке и с револьвером у пояса, брякая ключами, подошел к Башкину. Он был широкий, невысокого роста. Сверх торчащих скул в щелках ходили черные глазки. Он ругательным взглядом уставился на Башкина, поглядел с минуту и сказал полушепотом,- от этого полушепота Башкина повело всего, - сказал снизу в самое лицо:
- Ты стукни у меня разок хотя, - он большим ключом потряс у самого носа Башкина, и зазвякала в ответ вся связка, - стукни ты мне, сукин сын, разок в стенку, - я те стукну. Тут тебе не в тюрьме.
Башкин не мог отвечать, да и не понял сразу, что говорил ему надзиратель, а он уже пошел к дверям и с порога еще раз глянул на Башкина.
- То-то, брат!
Башкину было противно брать этот хлеб.
"Ничего, ничего от них брать не буду, ничего есть не стану - говорил Башкин, - и умру, умру от голода". Он снова повалился на койку.
Это было утро. Но свет - все тот же: мутный, красноватый свет от лампочки, которая гнойным прыщом торчала на грязном потолке. Окно было забито снаружи досками.
Кружевной рукав
СТАРИК Вавич до утра думал, думал все о том, как сын его Витя придет нахмуренный, - он знал, что Виктор злобился последнее время до того, что едва удерживался, чтоб не хлопать дверями, и шептал, чтоб не кричать, - и вот Витя чиркнет спичку - и вот письмо: "Виктору Всеволодовичу".
И старику чудилось, как дрогнет у сына сердце, и сын ночью, в тишине, прочтет письмо и... и, может быть, побежит к его двери и постучит. Всеволоду Иванычу раз даже показалось, что хлопнула калитка во дворе, и сердце забилось чаще. Под утро он заснул в кресле. Он долго не выходил из своей комнаты. Слышал, как Тая брякнула самовар на поднос в столовой. Тихо было в квартире, только слышно, как осторожно стукала посудой Тая. Наконец Всеволод Иваныч вышел. Он вышел, осунувшийся и побледневший, как после утомительной дороги.
Оп пил чай и не решался спросить у дочки, приходил ли Виктор. Торговка застучала в кухню, запела сиплым голосом:
- А вот огурчиков солененьких.
Тая стукнула чашкой в блюдце и бросилась в кухню. А Всеволод Иваныч зашлепал туфлями глянуть, не висит ли шинель Виктора. Нет ее на вешалке, и он проворно заглянул к Виктору в дверь. Письмо лежало посередь стола аккуратно, прямо, как будто лежало для него, для Всеволода Иваныча: велел лежать, вот и лежу, хоть знаю, не к чему это. И Всеволод Иваныч понял, хоть и отмахивался, что письмо это не будет у Виктора. Он поспешил назад к своему стакану. Он запыхался от волнения, от спешки и старался это скрыть, когда вернулась Тая с огурцами. После обеда он вздремнул. Проснулся - было уже темно.
- Таиса! - крикнул старик.
- Сейчас, - не сразу отозвалась Таинька. Она вбежала в темную комнату. В дверях Всеволод Иваныч успел заметить ее силуэт: Тайка была в своем выходном платье.
- Не приходил? - спросил Всеволод Иваныч.
- Нет, - сказала Тая, - не было его. Его не-бы-ло, - как-то манерно пропела Тая и попятилась к двери.
- Что за аллюры? - нахмурился Всеволод Иваныч, хотел крикнуть, вернуть дочь. Но вдруг показалось, что все права и всю правду из него вынули, и не может, нечем ему корить дочь.
Он слышал, как через минуту сбежала со ступеней Тая, как хлопнула калитка, и звякнула с разлета щеколдой.
"Пойти к ней, - подумал он о жене, - хоть поговорить так, о чем-нибудь, - нельзя ее тревожить. И мать больную бросила", - подумал он горько о Тае. Он тихонько поплелся к жене по пустым комнатам. Но в это время отчаянно залился пес у крыльца жадным, оскаленным лаем.
"На чужого", - схватился Всеволод Иваныч и бросился в кухню. Он открыл дверь в темноту, - тревога давила, спирала дух, он едва на минуту угомонил пса и услыхал из темноты:
- Заказное!
Всеволод Иваныч сбежал со ступенек, стукнулся в темноте прямо о почтальона, туфли липли, слетали в грязи. Всеволод Иваныч напялил очки, дрожали его руки, долго искал чернила, долго не мог понять, где надо расписаться, - почерком Виктора, четким, канцелярским, с писарским форсом, был написан адрес на письме, что лежало в разносной книге. Наконец Всеволод Иваныч справился. С двугривенным и книгой, под лай собачий, спустился он в липкую грязь к почтальону.