- Претензии какие, - сказал он громко.
- Александр Андреевич спрашивают... Просить? - вынырнула курьерова голова.
- Дмитрия Михайловича ко мне, бухгалтера!
Тиктин ходил по ковру мимо стола и подбирал аргументы.
"Бесправие? Да, пожалуйста, пожалуйста, возьмите вы ваши права, пожжжалуйста!"
И ему хотелось швырять все веши со стола, все, все до одной - как будто он кидал права.
"Пожалуйста, ради Бога, и еще, еще!"
И хотелось выворотить карманы брюк: "Получайте! И тогда уж..."
Ему чудилось, что у него сзади болтается какой-то хвост, тесемка, за которую его можно дергать, вроде косички у девочки, за которую ее треплют мальчишки.
Он взял грязную газету и, пачкая руки в пюре, стал искать подпись: "Homo".
"Скорей бы Дмитрий Михайлыч!"
- А вот, слушайте, Никитин векселя выкупил?
- Да, известили, Андрей Степаныч, - и Дмитрий Михайлыч кинул веселый глаз на "Новости".
- Да! Читали? - спросил Тиктин, как будто сейчас вспомнил про статью. - Полюбуйтесь! - и ткнул к самому носу бумагу.
- Да чепуха! Наверно, у него брат без места.
- Так, извините, ведь это же печать, это же имеет общественное значение. -Тиктин наступал на бухгалтера и бил тылом руки по газете. - Национализм? Озол - русский? - Тиктин сделал грозную паузу. - Хмелевский - русский? Я спрашиваю. Дзенкевич, Мюллер, Анна Христиановна? Так вот, не видеть этого, - чеканил слова Тиктин.- Это скажите мне: чей национализм? Тех, кто только одну свою нацию и видит. Так зачем врать-то? - И Тиктин потряс скомканной газетой у самого носа бухгалтера и решительно, комком, швырнул газету под стол.
Бухгалтер смеялся.
- Я горячусь, потому что пошлость, пошлость сплошная, - говорил, переводя дух, Тиктин. И толкнул газету ногой.
- Да вы спросите, - все смеясь, говорил бухгалтер, - вы их спросите: есть ли хоть один русский в конторе у Брунштейна, у Маркуса? Да пойдите - найдите хоть одного русского приказчика хотя б у Вайнштейна.
"Мысль!" - подумал Тиктин. И как будто отлегло. И он сказал добрым, резонным голосом, как будто от усталости;
- Да нет, помилуйте, итальянцев я ж могу ругать? Даже ненавидеть! А тут почему-то обязан все время под козырек, - Тиктин вздернул плечом.
- Да наплюйте, Андрей Степаныч, ей-богу.
- Да нет! Наплевать, конечно. Но если вся наша общественность вот в этаком вот... - и глянул под стол. - Так, значит, Никитин извещен? - сказал Андрей Степаныч, садясь за стол. - Отлично.
Бухгалтер вышел.
- Просить? - просунулся курьер.
- Погоди, - Тиктин встал, обошел стол и, оглянувшись на дверь, поднял газетный ком и засунул в корзину.
- Почему я обязан? - говорил про себя Тиктин, выходя из кабинета.
- Александр Андреич были, - подошел курьер.
- Где же? Когда? - сказал Тиктин, оглядываясь.
- Я спрашивал, - завтракали, не велели принимать.
- Ну? - спросил Тиктин, раздражаясь.
- Пождали, пождали и ушли.
- Фу! Глупо как, - и Андрей Степаныч нахмурился. Вспомнил записку: "десять рублей дозарезу". - Обиды уже? Здрассте, не хватало, - бормотал Тиктин, шагая. - Да почему я обязан, черт возьми? - и Тиктин повел плечами, будто сбрасывал тулуп.
Он, нахмурясь, вошел в зал. Взглянул на служащих, на спину бухгалтера и сейчас же сделал беззаботное лицо.
"Еще подумают, что из-за этой ерунды хмурюсь".
По дороге домой Тиктин твердо смотрел перед собой и тщательно, не спеша, отвечал на поклоны. Шел, чувствовал свою широкую бороду, будто ему привесили ее всем ее волосатым объемом. Тиктин, не поворачивая головы, осторожно трогал глазами лица прохожих.
"Действительно, сколько еврейских лиц?" - подумал Тиктин, в себя, под шубу.
Не буду
- ВЫ ЗАНИМАТЬСЯ? - спросила Таня. Филипп топтался на коврике, вытирая ноги и в полутемной прихожей взглядываясь в Таню. Таня шагнула и подплыла по скользкому паркету. Повернула выключатель и упором глянула Филиппу в глаза. - Заниматься? - А сама так подняла брови, как будто в ответе вся судьба Филиппа.
В квартире было по-пустому тихо. Филипп поглядел на свои ноги и еще раз ковырнул половик.
- А что? - сказал, наконец, Филипп, передохнув.
- Говорите прямо: заниматься?
Таня была в блестящем черном шелковом платье - как в доспехах. Красным огнем горела на груди брошка. Змеей бегал свет на черных тугих рукавах.
Филипп покраснел.
- А что, ее нет? Не будет нынче? - И Филипп глядел на Танины волосы, зачесанные, ровного орехового цвета. И Филипп видел, что их нельзя тронуть, что, как на картинках, не для него.