- Консъержка видела тебя сейчас? - спросила она, наконец, сиплым голосом.
Гретта впервые назвала Катарину отвлеченным словом "консъержка", и Жак понял, что все, что произошло, планировалось ею с самого начала.
- Да. Я сказал ей, что вчера она ушла раньше, чем я.
- Зачем? - с досадой простонала Гретта, - Теперь она и тебя выдаст. Тебя арестуют, если я исчезну.
- Я тоже исчезну. Мы поедем вместе. На какое-то время. Мне нужно будет вернуться. Я не могу бросить семью.
- Но тебя заберут и расстреляют. Боже!
- Сегодня утром арестовали моего отца.
Гретта села на чемодан, стоящий возле вешалки. Плечи ее опустились. Она была совсем не такой, какой он привык ее видеть. Он все еще посматривал в сторону стола. Шторы были плотно завешаны, в комнате горел свет, а за окном шумел сильный требовательный ливень, стучал в окна и в карнизы.
Как она провела эту ночь в одном помещении с мертвыми солдатами?
- Чем ты их отравила?
- Ну, иди. Иди, пожалуйста. Возвращайся поскорее. Я пойду на бульвар к кольцу трамвая. Подходи к остановке. Там рядом какой-то дом. Я буду ждать тебя в подъезде. Мы поедем на вокзал. Хорошо?
Он бросился к двери, потом вернулся, взял в ладони ее маленькое, такое маленькое личико и расцеловал его. Она же совсем ребенок, она не понимает, что натворила. Может быть, она и вправду сумасшедшая, но это - трагедия войны.
Жак вихрем ворвался в подъезд и наткнулся на вопросительный взгляд Катарины. Ничего не сказав ей, рванул наверх.
- Что-то ты рано? Смотри, не просчитайся с выбором.
- Мама, мама, - Жак схватился за голову и стал раскачиваться, потом побежал к себе, снова выскочил, - я уезжаю. Иди сюда, сядь.
Элиза выползла из своей комнаты. Было около пяти часов вечера, она собиралась провести его за чтением.
- Мама, Элиз, я должен вам все рассказать, иначе вы не поймете того, что я собираюсь сделать.
- Что же тут понимать, сын. Просто ты повзрослел...
- И влюбился, - улыбнулась сестра.
- Гретта... Она из деревушки близ Дендермонде. Когда немецкая армия пошла в наступление, их бомбили. Ее не было в доме, когда убило всех ее родных. Она поэтому странная, у нее, конечно, психика и все такое... Это была бомба. Авиабомба. Она их всех хоронила. Я должен торопиться, - он говорил сбивчиво и ходил перед ними по комнате, - У нее никого нет, кроме меня. Она убила тех двоих немцев, которых ты видела, Элиз. Этой ночью.
Мать, только теперь начинавшая понимать, что сын ее вырос и возмужал, что эти жестокие немилосердные времена ворвались и в его судьбу, и в его жизнь, в жизнь чужих детей, и теперь она уже не может уберечь своего мальчика от войны и страдания, думала, глядя на него, чем она может искупить ту вину, которую она должна была взять за весь мир, в который она впустила своего первенца. Она встала и протянула к нему свои маленькие дрожащие руки.
- Где, где эта несчастная девочка? Где это бедное дитя? Мы спрячем ее, - сказала она, впервые позволяя сыну целовать свои руки, - приведи ее к нам.
Если бы она знала раньше, несчастия можно было избежать. Она нашла бы те слова, которые изгладили в сердце девочки ненависть и жажду мести. А теперь Барбара и не знала, как эта былинка будет жить на свете, и как она, Барбара, будет смотреть ей в глаза: ведь та может потягаться с нею жизненными тяготами, выпавшими на ее юные плечи.
- Мама, но ведь им нужно скорее удирать, - Элизабет, как всегда, сохраняла холодность рассудка и быстроту реакции, - Ты что, не понимаешь, что с минуты на минуту к нам заявится гестапо. И не реви.
- Да, да. Гретта уже ушла из дома, она ждет меня на остановке. Там ливень, и ей холодно.
- Там ливень, там ливень, - ворчала Элизабет, помогающая собирать вещи, - Везде ливень, не только над твоей чокнутой сиротой. Теперь действительно придется идти к аптекарю, а я не выношу запах лекарств.
Она первой услышала скрип тормозов у подъезда. Крикнув Жаку, она открыла балконную дверь, соленое теплое дыхание летнего ливня дыхнуло в проем. Жак бросился на балкон, отстранив ее. Это был грузовик, крытый грузовик, и он остановился у их подъезда, а не напротив. Немного отлегло от сердца.
- Пошли, это не к нам.
- Вот, вроде все положила, донесешь? Как вас искать? - очень тихо проговорила мама.
- Я передам с кем-нибудь весточку, напишу или приеду, когда все выяснится.
- Не вздумай отсылать с местной почты. И не пиши ни о чем подробно. Если все хорошо, напиши, что погода хорошая, если возвращаешься, напиши, что постоянные дожди...
- Ладно, ладно, конспиратор, - Жак поцеловал сестричку в макушку.
Когда позвонили в дверь, они находились в прихожей.
- Это Гретта, - Жак подошел к двери.
Мать глядела ему в спину и уже знала, что это пришли за его единственным еще нежившим и не познавшим любви мальчиком.
- Якоб Смейтс, двадцати двух лет, парикмахер здесь проживает?
На лестничной клетке стоял человек в штатском, в сером плаще, с которого стекала вода. В руках его была трость и планшет, по которому он сверялся с адресом и фамилией Якоба.
Пришлось снять с двери цепочку и открыть ее нараспашку:
- Входите.
За мужчиной показались два молодых человека, оба тоже в штатском.
- Что вам угодно, - спросила заплаканная Барбара, - Якоб Смейтс - мой сын.
- Собирайтесь, молодой человек. Ваш час настал. Вы едете в Германию. Вот оформленные документы.
С этими словами человек в плаще, все еще заливающем пол, показал издали Жаку какие-то бумаги и снова убрал их в карман.
- Я ничего не понимаю, - прошептала Барбара, - Это какая-то ошибка. Зачем ему в Германию?
- Стричь ихнего усача, - съязвила Элизабет на фламандском, за что и была вытолкана матерью в кабинет, Барбара даже немного разрядилась.
- Простите мою дочь, - поспешила оправдаться она.
- Сколько ей лет? - как-то заинтересованно спросил мужчина.
- Она мала, ей только четырнадцать.
Мужчина приказал своим помощникам что-то записать в блокнот.
- Мы приехали за вами, молодой человек, - он снова перешел на ломанный французский, - вы едете на трудовой подвиг во имя великой Германии, во имя победы над большевизмом, во имя единой и свободной Европы, черт возьми! О, да я вижу, ваши вещи уже собраны?!