Шквал голосов стоял почище, чем на птичьем базаре. Сколько криков, карканий, хохота вырывалось над общим гвалтом и достигало ушей часовых. Вика всем своим маленьким телом ощущала неловкость, ей не нравилось здесь, она не понимала, как и зачем она сюда попала, ей съежиться хотелось, закрыться руками, зажмуриться, чтобы не летели в нее, эти стремительные взгляды, вспыхивающие во тьме.
- Девоньки, что-то мне тошно тут у вас! - проговорила она и попятилась.
Лена и Валя расступились, не отрываясь от своих знакомцев, а Лион в одной жилетке поверх белой сияющей во тьме рубашки все еще стоял на той стороне.
- Нет, нет, гадость! - цедила Вика, выбираясь из толпы, проходя в центр к аллее, припустившись к бараку со сжатыми до боли кулаками, - Это противно и стыдно, стыдно!
Она не заметила, как перед ней выросла фигура помощника начальника лагеря. Она налетела на него со всего маху, как волна на скалу. Он тотчас схватил ее за запястье и отвел на шаг от себя, запястье при этом не отпуская.
- Я что похож на кусок пространства? Виктория из барака "А", - произнес он по-немецки, - Почему ты одна разгуливаешь по лагерю?
- Я не права, - произнесла Виктория тоже на немецком и опустила глаза, она умела держать себя в руках.
Сейчас Тоггард был опасен. У него были темные мысли, а в руках его была непредсказуемость, вот что пугало ее больше всего. Нет, нет, и все-таки что-то еще отталкивающее было в его круглой физиономии.
На вид ему было лет тридцать, он был из породы поджарых, одновременно, ширококостных мужчин, которые знают о своей мужской силе и умеют очаровывать. Но что-то в нем доводило ее до тошноты.
- Я провожу вас, - неожиданно сказал он и провел рукой по ее спине.
Вика дернулась и, сглонтув комок страха, повела лопаткой. Медленно пошла вперед. Что подумают, Тоггард провожает ее через весь лагерь.
- Ты бошься меня? - спросил Тоггард, - Но я не зверь! Наверное, обо мне тут черт знает что говорят! Но я просто люблю баб, что поделаешь! Ты мне нравишься! Я бы хотел тебе помочь! Но я подожду, когда ты сама дашь мне знать! Не хочу мять тебя, как незабудку. Ты возбуждаешь меня как раз своей независимостью и, кажется, ты умна. Ты умна, - он остановился и посмотрел на нее, - Ты, конечно, тоже славянская самка, и если тебя правильно взять, ты будешь слюной истекать по мужику. Но я подожду, пока ты сама созреешь. Так будет правильнее. Ишь, как ты дышишь, как разъяренная львица! А можно подумать, ты что нибудь поняла.
Они дошли до барака. Вика по-прежнему притворялась, что слушает незнакомую речь и ничего не понимает.
- Не хочешь ли ты, чтобы тебя перевели на работу в столовую или в химическую лабораторию?
Вика помотала головой.
- Может быть, тебе выдать дополнительное одеяло? Нет? Тогда вот, возьми семечек.
Подсолнечный запах разбудил в ней голод. Он взял ее руку и насильно всыпал туда горсть семечек, но Вика вырвала руку и семечки просыпались.
- Вот за это тебя уже можно отстегать по голому месту.
С этими словами он притянул ее к себе, но Вика вырвалась и юркнула в дверь барака. В бараке была одна маленькая лампочка посередине потолка, свет которой не доходил и до второй от центра кровати. Вика пробежала по рядам и шмыгнула под первую попавшуюся кровать. Она вылезла оттуда только через два часа, когда на кровать уселась хозяйка. Напугав человек пять, находившихся поблизости, Вика побрела вокруг рядов к своим.
- Вичка, так ты где была? Мы думали ты спишь давно?
- Я и спала, только там, - рассеянно махнула рукой Вика.
Завод
Она всю ночь звала маму.
Никто не слышал, спали молодые организмы крепко. А Вике снилось, что она осталась одна на свете и чувство опустошенности и вселенского одиночества разъедало ее мозг, взрывалось в ее жилах непомерным ужасом. И причиной этого одиночества была мама. Вика не видела ее и каким-то пятым сновидческим подсознанием ощущала, что мамы нет вообще.
Сон довел ее до помешательства, тоска в груди ее увеличивалась и увеличивалась. Тоска теснила грудь, шла к своей кульминации. Вика вскочила в слезах, пытаясь закричать что-то, и услышала, что она все еще стонет - но уже наяву.
В окне было темно. Все кругом спали. Она потянулась к ноге Лены, потолкала. Когда та зашевелилась, Вика цикнула той, чтобы не шумела и позвала к себе.
- Ты что, Вичка?
- Бежать надо.
- Дурочка, молчи. Куда бежать!
- Добром это не кончится, помрем мы здесь. Прибьют!
- Ты что это надумала? - шептала Лена, - Как? А поймают?
- Продумать все надо! Я уже кое-что наметила. Еду экономить надо, а можно и без еды. Нужно по пути на завод места приметить и так далее. Давай, подруга.
- А Валька? Как ее-то потащим, у нее же ноги.
Вика перевернулась на койке, погладила Валю по голове. Та проснулась от непривычной ласки, мягко потягиваясь:
- Подъем?
- Валя, Ляля, ползи сюда.
- А полка не рухнет?
- А и рухнет, - шепнула Лена, - Файка-фуфайка, к немцам в казармы бегает, хоть пришибет ее, шлюху.
- Молчи, молчи, Леля, - заморгала Валя глазами, - потому как если не пришибет, она тебе за такие слова красивую жизнь и экскурсию в ту же казарму устроит.
- Вот именно, - сказала Вика, - Ко мне вчера Тоггард цеплялся. Насилу ушла.
- Да ты что?
- Он по-немецки трепался, думал я не все понимаю, такое говорил, что я его чуть не долбанула.
- Вика, что ж теперь будет?
- Бежать надо. Ты как, Валек?
- А Луи? - первое, что ответила Валя, подтвердило Викины подозрения, Валя не на шутку привязалась к этому болшеголовому французу.
- А ты у него адрес возьмешь и из Советского Союза письма писать будешь.
- Куда, в лагерь?
- Дуреха, во Францию.
Валя задумалась, пока Лена и Вика стали прикидывать, с чего начать.
- Хорошо бы у немок на заводе еды выпросить.
- Да выспросить, в какой стороне, скажем Берлин, а в какой Париж.
- Сможешь, Ленка?
- Я немецкого не знаю.
- А у нас из цеха всех немок убрали. Химики, лучше бы у вас по-немецкому были пятерки.
- Мы английский учили, - вновь заговорила Валя, - А знаешь, Лелька, Вика права, я тут больше не могу. Надо бежать. А немок будешь ты, Вика, спрашивать. Попросись к нам в химлабораторию.