Все теперь ей казалось бессмысленным, как будто это ее садистски изнасиловали и изувечили той ночью, после поимки. Она впала в глубокую депрессию и начинала понимать, что этот лагерь - навсегда. Здесь они и состарятся, здесь и умрут лет через пять-семь. Но ей не хотелось ждать эти пять-семь лет. Ей хотелось протестовать, ей хотелось протестовать своей смертью. Никто не видел ее слез, она уходила из барака и садилась прямо во дворе на траву, выла, пока не начинали возвращаться с прогулки эти маньячки, эти извращенки бегающие к тем пошлым жеребцам, которых им не дано достать в этой жизни ни мизинцем.
Однажды ее увидел Тоггард. Она не заметила, как он направился к ней, увидела только его начищенные кожанные ботинки, отразившие свет фонаря.
- Это вы, мистер насильник!
- Встать! - заорал Тоггард. - Тебе не известны правила поведения заключенных? Неповиновение карается. Опусти глаза! Выход из строя или из барака после двенадцати - расстрел на месте. Грубость по отношению к начальникам лагеря или нацистской символике - от ста палок, несоблюдение режима - лишение пищи, карцер...
Неожиданно он засмеялся, расслабился и притянул Вику за шею одетой в перчатку рукой.
- Ах, ты мой напуганный цыпленочек.
- Если вы и впредь будете ко мне приставать, я пожалуюсь начальнику лагеря.
Тоггард рассмеялся:
- Ты! На меня?
- Вам ведь запрещено общаться с русскими заключенными!
Тоггард сдвинул брови и постучал кнутом о перчатку.
- Штандартенфюрер - мой посаженный отец на свадьбе. Я через месяц женюсь, цыпленочек. Но не грусти, у тебя еще будет шанс заработать себе местечко поудобнее. Тебя никто не будет трогать, - зашептал он ей на ухо, Ты гордая - будь гордой. Я люблю гордых. Не то, что вся эта шваль, твои товарки. Мы покуралесим с тобой, я дам тебе шоколад и еще я дам тебе подушку, матрац и все, что ты захочешь ... помаду...
- Тогда я пожалуюсь вашей невесте - Розе.
В ту же секунду кнут стеганул ее по плечу и обжог спину. Тоггард замахнулся еще и еще, пока Вика не ухватилась за него и не дернула на себя. Тоггард, конечно, не пошевелился, но руку опустил.
- Мы еще посмотрим кто кого.
- Посмотрим, - настырно ответила разъяренная Вика.
Лену застрелили в последнюю субботу августа по дороге в лагерь.
Колонна шла вдоль поля, приближаясь к Ротвиллю.
- Девочки, а ведь это морковь растет, - зачарованно произнесла Лена, я сначала думала, укроп, но это морковка.
- Ну, и что?
- Как морковки хочется! Девчата рвали, я видела.
Морковь и впрямь чуть ли под ноги к ним не кидалась. Даже канавки не было между дорогой и полем. Ровное, оно лишь метрах в двадцати вздымалось немножно, а потом поднималось огромной волной к поселку.
Лена оглянулась, солдаты были далеко, и шедший впереди солдат давно уже не оборачивался.
Лена вырвалась из строя внезапно. Она словно бы и не за морковью вырвалась, а за той свободой, глоток которой оказался для нее разъедающим и волю и сознание.
Выстрел разрезал воздух, а девушки взвизгнули и отшатнулись, попадали на дорогу. Вике почудилось, что застрелили сразу десятки людей. Она и верила и не верила в это. Охрана быстро подбежала к встающим уже заключенным и "зашнелькала" черезчур испуганно, черезчур суетливо.
- Лен, вставай, - позвала Валя, - Пошли.
Молодой и старый - два фрица - встали над Леной и озадаченно застыли.
- Куда ее теперь? - спросил молодой.
- Оставайся здесь, мы пришлем машину из лагеря.
- И эту падаль на машине возить?!
- Отчитаться-то надо, - пробубнил старый и постучал себя по каске.
Валя еще долго оборачивалсь и заносила ногу в обратном направлении, Вике приходилось держать ее за плечи.
- Лена! А, Лена? - спрашивала девочка, обезумев от горя, и звала, звала кого-то, - Лена! Вставай!
Из глаз Вики лились слезы, но она не могла кричать. Ей казалось, что она и не присутствовала больше на этой планете, и уж во всяком случае больше не будет присутствовать, не хочет, не может...
- А Эрих Тоггард через месяц женится на Розе, - вдруг выговорила она, и Валя, закусив нижнюю губу, пошла спокойно, больше не пытаясь оборачиваться.
Мысль о смерти порой оказывается спасительней, чем мысль о жизни. А мысль о мести сильнее мысли о смерти.
Она шла по аллее лагеря за спинами других девушек, которые упорно двигая бедрами и лопатками, темной, угрюмой массой шли на площадку.
Вику обдувал вечерний ветерок, она щурилась мокрыми ресницами, и не могла избавиться от образа Лены, Леночки, стоявшего перед глазами. Неужели ее не было больше, неужели она не жила больше на Земле, не распахивала свои огромные лучезарные глаза, не обнажала в улыбке свои белые ровные зубы?! "Так не должно было быть! - вертелось в голове, - Так не должно было быть! Этого просто не может быть! Что-то здесь не так!"
Но к сожалению, это было так. Начальник лагеря собственноручно откинул брезент с грузовика, взял двумя пальцами голову мертвой Лены за виски и зачем-то пошевелил ее из стороны в сторону.
- Хороший выстрел, Шульц! С вами можно ходить на селезня! Убрать!
Награда
Вика не могла сломить болезнь Вали. Она укоренилась в ней, пустила свои шупальца во все атомы ее души. Валя уже несколько раз просила, чтобы ее оставили в покое. И теперь, боясь, что не выдержит своего горя, Вика шла на площадку.
Она вспомнила о друзьях Лены, о Лионе в одной жилетке, о Мишеле, о Луи, который, наверное, ждал Валю, беспокоился о ней, Вике самой очень нужно было сегодня с кем нибудь поговорить, попросить о помощи и сострадании.
Она оказалась у площадки рано, хотя и шла медленно: другие бараки еще отдыхали и готовились к вечернему свиданию. Вика готовиться не стала, надела поверх своей серенькой робы, кофту, подпоясалась, загладила разлетевшиеся кудряшки назад ото лба и пошла по лагерю, как по своему владению: гордо подняв голову навстречу ветру.
Она издалека увидела, что с той стороны народу мало. "Ну, и пусть, подумала она, - Погуляю. Подожду. Лена тут стояла, кричала "салью".
Вика перемешивала в сознании реальность и воспоминания, словно душа Лены была еще с нею, почти осязаемая, ласковая, веселая, легкая душа.