Азаров озирал торжественно взмывшее ввысь почти черное на ярком солнце колючее тело собора. Его жукообразные щупальца, вырастающие из необычайно высоких деревьев, его ворота, облепленные тысячами резных фигурок епископов, химер, херувимов и надписей.
- У нас с вами насыщенная программа. А вы, я вижу, гитарист? - спросил адвокат, когда они проехали мост.
- Это, наверное, нескромно, но я люблю петь, тем более, что буду жить в их доме. Устроим концерт.
- Великолепно. Вы попали в точку. Ведь муж Виктории тоже замечательно играет. У него золотые руки, он и цирюльник замечательный. Он всегда открывает выставки Виктории сольным концертом. О! Вы услышите!
Он не сказал на каком инструменте играет хозяин дома.
Они пересекли весь город, совершив вынужденную обзорную экскурсию и вновь выехали на лоно природы. Далеко слева, где горизонт покрывала сиреневая дымка, казавшаяся морем, торчали трубы нефтеперерабатывающего комплекса. На самом деле это было как раз место, где Шельда впадала в море. Азаров начинал уставать от неопределенности и, в то же время, от ожидания дальнейших, весьма прогнозируемых, событий. Он вяло смотрел на утопающее в солнце далекое нефтяное царство.
- Самый крупный в этой части Европы, - перехватил Филипп взгляд Азарова, - хотите повидать?
Отсюда, с небольшой возвышенности, огромный комплекс казался игрушечным, нарисованным акварелью вдоль всего побережья далекого залива.
Дорога к дому Смейтсов вела через пригородный парк, где все было ухожено, как в музее, ничего не было лишнего, деревья выстроились в длинные шеренги, а трава кругом казалась специально посеянной и постриженной. Уже спустя семь минут после того, как они выехали за черту города, в конце просторной проезжей аллеи показался дом. Аллея упиралась в проселочную улицу, вдоль которой стояли особняки. Машина въехала в открытые ворота одного из участков, того самого, который был виден с аллеи. Хозяева стояли на пороге дома, и, как показалось Стасу, с каким-то многозначительным, глубоким интересом принялись его разглядывать, как только он показался из автомобиля.
Они всматривались в него так, как всматриваются в ребенка, которого давно не видели, желая определить, насколько он изменился и вырос и на кого он похож больше. Стас даже остановился, решив дать им время. Женщина первой раскрыла свои объятья и вдруг бросилась к нему.
Стас, не всегда откликающийся на эмоциональный настрой своих друзей и коллег, на этот раз почувствовал прилив умиления и признательности. Она подлетела к нему с распахнутыми объятиями, держа в руке белый платок, расцеловала его, отодвинула посмотреть и снова поцеловала. Это не шло ей, она выглядела изысканно-молодо, как в иностранном кино, а так по-бабьи налетела на него, словно он с войны вернулся. Ему было неловко из-за того, что он не был готов ответить таким же трепетом и искренностью. Ведь он приехал работать. Он уткнулся носом в плечо дамы и чувствовал, как она похлопывает его по спине.
Ее муж, довольный уже оттого, что жена его с таким восторгом принимает гостя из России, одобрительно поздоровался со Стасом, а затем с Филиппом.
- Заходьте, - вдруг произнес он, и Стас рассмеялся от неожиданного столкновения с южно-русским говором.
Его буквально внесли в комнаты. Теплый свет ласково утешил его глаза. В доме пахло чем-то знакомым, сладковато-пряным, тонко-масляным, очевидно, красками. Со всех сторон комнаты засветились, запели, заиграли эти краски, фантасмагории красок, мозаика мазков, множество небольших портретов, пейзажей, статуэтки, бюсты, банки с кисточками и вязанные скатерти, закружились вокруг него какие-то венки из луговых цветов, высокие сухие колосья, торчащие из ваз, старинная мебель: сервант, деревянные стулья с изогнутыми спинками, тяжелый комод, фотографии на стенах и фрагменты вышивки, вставленные в рамку, диван, цветочные занавески на окнах и благодушные люди, переговаривающиеся то ли с ним, то ли между собой. Стас, на удивление легко, понимал их речь, у него кружилась голова от запаха почтенного антиквариата, настоящей чистоты и масляных красок.
Только вечером он вышел из своей комнаты, когда позвали к столу. Он не мог спать, но пребывал все эти часы в забытьи, лежа на сухом, шуршащем диване и прислушиваясь к движению, происходившему в доме. Во всем ощущалась близость моря, вроде бы слышались всплески прибоя, шум, обычно висящий над морскими глубинами. Ему казалось, что за его дверью, и там, на первом этаже, ходит очень много людей, все они молчат и ходят очень тихо, потому что боятся нарушить его сон. Только половицы этого дома немного выдают их присутствие. Необычное ощущение полуденного тихого часа в старой подмосковной усадьбе не покидало его. К вечеру по всей комнате разлился розово-желтый свет и запах сдобы.
"Интересно, сколько людей живет здесь, есть ли работники по дому, думал Азаров. - Приятные люди, но зачем они так перенасыщены радушием? Это все неадекватно моей маленькой миссии. Может быть, им так важно заявить о живописи Виктории в Москве? А может быть, им просто ничего не стоит принять у себя человека из другой страны, взяв большую часть расходов на свои плечи. Но это так обязывает..."
...Хозяин с хозяйкой сидели перед Стасом в большом холле, обставленном, как нечто среднее между гостиной и прихожей, дверь из нее вела прямо на крыльцо, и Стас перебирал струны гитары, мысленно перелистывая свой песенник.
Здесь, в небольшом пригородном поселке Брехем, маленькая Бельгия оказалась живее и колоритнее западноевропейского городского лоска. Перед ним сидели недостижимые люди, ничего общего не имевшие с ним, Азаровым, с его проблемами, с его жизнью, полной и радостей, и запретов.
В тот день, когда он приехал, в доме оказалось действительно много народа. Оказалось, что у Смейтсов четверо детей: два взрослых сына и две дочери. Все они бросали любопытные быстрые взгляды на Азарова, но вели себя так, как будто кто-то им сказал, что смотреть на людей неприлично. Молодые люди, уже довольно солидного возраста, лет по двадцать пять - тридцать - оба белобрысые и круглолицые - вели какую-то жидкую беседу с отцом, то и дело важно произнося отдельные слова на фламандском, а девочки - барышни - уже влюбились в незнакомца и улыбались друг другу, как бы положительно оценивая его.