- ...шабашников...
- да, мы продали, чтобы меня образовывать.
- Вот он весь секрет социализьма, - стукнул старичок по столу, - от каждого по способностям, каждому по труду. Хочешь, иди учись бесплатно, хочешь, не дай Бог, болей, никто тебе слова не скажет. А скоро будет вообще: от кажного по способностям, а вот уж каждому-то по нужде.
Он словно желал вызвать Викторию на спор о приемуществах социализма и капитализма, и уже заранее старался в том споре победить.
- Вот ты, к примеру, небось не работаешь?
- Работаю. Я же выучилась, Иван Петрович.
- С четырьмя-то детями, - не поверил Плахов.
- У меня своя мастерская, а с детьми помогает Жак, мой муж.
- Мужик у тебя, что надо, это мы выяснили, а как же тебе-то там приходится, работать заставляют? - зашел он с другого бока, - или он боится твоего влияния на ребятишек?
Виктория рассмеялась.
- Детишки уж взрослые: старшему двадцать пять, младшей четырнадцать. Тут уж никто не повлияет. А работать меня не заставляют. Я сама не могу не работать, это мое призвание - призвание свыше!
- Это что же за работа такая? - удивился Плахов.
- Я художница, я рисую картины и езжу с ними по всему свету. Так что, низкий поклон вам, Иван Петрович.
Старик покачал головой, принимая благодарность. Потом прокашлялся и сказал:
- Я вот, Вика, в роно согласую, может, выступишь у нас перед ребятами, им полезно, а мне - почет и уважение...
...Жак метался по квартире, как ужаленный, потом заперся в кабинете. Вика сидела на кухне, сложив на коленях руки, переваривала угрозы гэбэшника. Барбара, Элиз и Хендрик собрались в столовой.
- Что он кричал? - спросила Барбара, - Что надо этому русскому?
- Полицейский же сказал, мама, завтра истекает срок пребывания нашей Вики в Бельгии. А этот хряк кажется обещал Вике показать, где зимуют лапландсике олени.
- Ее ждет наказание, - подтвердил Хендрик, - То, что говорят про российские порядки в наших газетах, не выдумка. Сталин может отправить ее в Сибирь.
- Боже, какой ужас, - всплеснула руками Барбара, очевидно не представляя, о чем говорит муж, но возмущаясь самой вероятности наказания, За что?
- За то, что она полюбила иностранца, - резюмировала Элиза, - Вы не понимаете, что надо что-то делать? Не ломайте Жаку всю жизнь!
Родители не ожидали от дочери такого странного намека, разве они ломают ему жизнь? Что от них-то зависит?
- И потом, она не католичка, - пожала плечом Барбара.
В это время в комнату вошел Жак. Он засунул руки в карманы брюк почти по локоть, так и бухнулся на колени, не вынимая рук, опустив голову.
- Ты что, сынок? Встань!
- Я не стану без нее жить...
У Хендрика зачесалась рука.
- Как ты можешь говорить матери такое!
Но Барбара смотрела на сына и лихорадочно искала слова, выход искала, спасение для сына и понимала, что спасение это - сидит сейчас одна одинешенька на кухне и боится их решения.
- Он - твой сын, дорогой, он - также отчаянно любит и готов на все. Что же из того, что он говорит об этом вслух.
- Поднимись и сядь, - приказал отец и выдвинул стул для сына, - Что ты хочешь, помимо суицида?
- Ты знаешь. Если мы обвенчаемся, ее никто не тронет.
- Как это мало - жениться только, чтобы она осталась в стране, заметила Элизабет.
- Помолчи, - снова бросил отец, но Жак перебил его:
- Ты не права, Элиз. Я всегда знал, что люблю Вику, но я только сейчас узнал, насколько она мне дорога, я сидел и думал, я представлял и не мог представить жизнь без нее. Бог уже все решил и давно наметил: она была создана для меня, почему же мы должны позволять им увезти ее?
- Ну, кстати, Бог ничего не говорил об этом нам с отцом, - заметила Барбара.
- Конечно, ведь нам прочистили уши лагерные надзиратели, мама.
Барбара потупилась, долгая пауза зависла над столом, Жак посмотрел в противоположные окна. Там было темно. Барбара поднялась и вышла из комнаты.
Она подошла к Вике, все еще сидящей в большой кухне, на табурете.
- Виктория. Мой сын хочет на тебе жениться и он просил нас об этом, сказала она по-фламандски, - Я понимаю его. Мы все понимаем его. Мы хотим ему счастья, да и против твоего счастья ничего не имеем. Ты понимаешь меня?
Вика кивнула. Она все понимала по тону.
- Ты хозяйственная, и ты заботливая. Ты скромна и у тебя неплохие манеры, может быть, вы и смогли бы быть хорошей парой. Но, очевидно, для тебя, как и для нас окажется непреодолимым вопросом вопрос твоей веры. Не отвечай мне сейчас! Я знаю, вы там в Советском Союзе все неверующие, но в тебе, в твоей крови все равно - другая вера, а по сути другая религия другая жизненная традиция, отличная от нашей. Это очень большой барьер. Это не просто отличие в крестном знамении, в списке святых и прочих формальностях. От католицизма рождается один уклад и способ мировосприятия, от православия - другой. Не хуже, не лучше, другой, как ты адаптируешься во Фландрии? Как? Ведь брак - это на всю жизнь. Не лучше ли сейчас отказаться от этой попытки, девочка?
Элиза пришла на кухню и тихонечко стояла за спиной матери.
- Мама, я переведу ей это на немецкий, а ты иди в комнату, тебя зовет отец.
Барбара поджала губы и ушла. Через пять минут хлопнула входная дверь.
Жак лежал на своей кровати ничком, Вика впервые вошла в эту комнату.
- Кто там ушел? - спросил Жак.
- А что, если я - я ушла? - Вика удивилась, что Жак не выглянул в коридор, ведь она и впрямь еле сдерживалась, чтобы не убежать на улицу - как же тягостна была эта ночь!
- Нет, ты не можешь меня бросить. Иначе зачем мы выжили?
- Да, ты прав. Это твой папа, Барбара сказала, что он скоро вернется.
- Куда это он в десять часов ночи?..
Еще через полчаса Хендрик вернулся. За ним в квартиру вошла женщина в черно-белых одеждах, старая женщина, в движениях которой была уже заоблачная легкость.
- Вот, мать Магдалина, это наши дети.
Старушка остановилась перед вышедшими в прихожую Викой и Жаком. Она посмотрела на них, словно они были нарисованы на картине, одобрительно кивнула и сцепив пальцы на животе, направилась в гостиную.
- Пусть пока побудут в своей комнате.
Барбара и Хендрик поспешили выполнить указание монашки и вошли в гостиную одни, закрыв за собой двери. Хендрик усердно старался угодить во всем невесте Бога, чрезмерно выказывая свое почтение. Он опускал глаза перед ней и ждал повода показать свою осведомленность в вопросах церковного этикета.