— Ну вот, вот, — сказала Джамила с облегчением. За мальчика повитухе платили гораздо больше, чем за девочку, но ее убогая жизнь научила старуху довольствоваться тем, что дают. — Главное, чтобы вышла здоровая, — утешила она роженицу из женской солидарности.
Виктория уже слышала эти слова дважды. Она это проглотила, и не ответила, и ничего не чувствовала и не ощущала. В ушах была звенящая пустота. Она слышала привычный крик новорожденной, которую Мирьям, завернув в тряпицу, поспешно отнесла на среднюю крышу и положила за большими подносами, предназначенными для сушки помидоров на зиму. Виктория, совершенно измученная, не протестовала и вопросов не задавала.
— А кто же теперь отведет меня домой? — спросила Джамила голосом человека, который провалил дело.
Виктории хотелось принять удар по-деловому и без шума и сказать старухе, что она может поспать в ее комнате до утра. Но слезы душили ее.
— Хоть бы уж скорее вернулась дочка Йегуды, — сказала Джамила.
Виктория ничего не ждала. В последний месяц тоненький лучик, проблеск надежды, украдкой прокрался в ее сердце. А вдруг это сын… Сын вернул бы Рафаэля домой, если он, конечно, поправится. Сын выиграл бы поединок с увенчанными снегом горами. И даже если смерть победит, сын был бы ей опорой в старости. На минуту она открыла глаза почти с радостью. Может, это смерть. Джамила перестала ее трогать. Наверно, уже отчаялась. А она ныряла еще и еще, даже и когда завеса глухоты отодвинулась, и Мирьям приставила к ее губам фарфоровую чашку и, приподняв ей голову, приказала:
— Пей!
— Не хочу! — зарыдала она уже в голос. — Я рожаю и убиваю своих детенышей. Я просто чудовище!
— Это Божья воля.
— Я уже давно ходила к мосту, хотела броситься в реку. Испугалась, Мирьям, за себя.
— Ты что, с ума сошла? — вскипела Мирьям.
— Верни ее мне. Даже Рахама Афца не отказалась от своей девочки. И погляди, как кошки борются за своих котят. Я преступница, Мирьям! Верни мне девочку.
— Чтобы выросла другим на поругание? А что, если Рафаэль оттуда не вернется? Когда она вырастет, твой отец уже будет старым хрычом. Кто достанет для нее приданое? Ты что, пойдешь к Мураду? Или к Нисану?
— Верни ее мне.
Джамила подняла голову:
— Из-за чего эти психи орут?
Виктория с Мирьям замолчали.
На средней крыше Клариса хриплым голосом стала звать мужа.
— Ты меня притащил в дом безбожников! — Оказывается, она спустилась в уборную и наткнулась на крошечный орущий кулечек. — Виктория, будь ты проклята! Чтобы твоя матка высохла на веки вечные!
— Мирьям! — крикнула Виктория. — Если ты ее не принесешь, я сама встану.
Ужас перед Кларисой обуял их обеих, страх, что она настроит против них весь переулок. Но вдруг через минуту Клариса закричала по-другому:
— Виктория! Виктория! — вопила она с восторгом, будто сбросила с себя каменную маску и превратилась в язык колокола. — Виктория! Виктория! Мурад! — продолжала она раскачивать дом своим новым ликующим голосом. — Разбуди отца! Отец Мурада, вставай, у тебя внук родился!
Какой-то странный паралич охватил Викторию. Ей показалось, что она воспарила над циновкой и летит над побитыми плитками двора и над ступеньками — к чуду, которое свершилось там, на средней крыше. Она чувствовала, что не способна двигать ногами. И тогда она закрыла руками лицо и завыла, как раненая собака.
Много ног проскакало и спустилось с верхней крыши. Скрипы кроватей, крики взрослых. Гомон детей. Поздравления соседей.
— Виктория, — послышался голос Кларисы, — тут жуткая темень, и я боюсь спускаться по лестнице.
— Мирьям, — не переставая, плакала Виктория каким-то лающим звуком, — беги к ней. Она небось так и будет там стоять. У меня ноги подгибаются, и в голове жужжит, как в улье.
Его к ней принесли, еще завернутого в грубую тряпку, еще голенького и влажного от первородной смазки. В кромешной тьме субботы она сняла с него эту тряпку, очистила его тельце подолом своего платья, обтерла его личико своим лицом. Он прижал свой крошечный ротик к ее уху и обратил к ней свой горький плач. А ей было невмочь справиться с волной счастья, которая ее затопила. Она просила прощения у Бога и у Рафаэля. Прикосновение к младенцу вернуло жизнь ее ногам. Они шевелятся. Только слова застряли в горле и не выходят. Ее рот все еще издает этот странный лай. Комнату заполонили люди. Женщины, девочки, дети и сзади — мужчины. Взволнованный голос ее отца заглушил общий гомон:
— Пустите на него поглядеть!
В то время как губы ее еще прижимались к младенческому личику, она уже сказала себе, что назовет его Альбером. И с этой минуты и навсегда слова «Альбер» и «Чудо» стали в ее сознании равнозначны. Ей хотелось вознаградить его за те минуты затмения, когда его бросили на крыше. Как бы она жила дальше, если бы Клариса опоздала? Из-за этого открытия она десятки лет хранила верность своей невестке. Лишь Виктория смогла пробить окошко симпатии в стене враждебности, выросшей вокруг этой странной женщины.