Боже, это не менструация!
Она сунула трусики за пазуху, и склонилась над ними, и стала раскачиваться вперед-назад, как плакальщица, только без воя. С ужасом окинула взглядом сияющие лохани, расцветшие вокруг нее белыми цветами. Девушки и женщины погружены в болтовню и в работу. Все согнутые, с опущенным задом, с широко расставленными коленями. Эта работа тяжела для Мирьям, у которой из-за полноты дух перехватывает, и она то и дело выпрямляется и делает глубокий вдох. Лейла, дочь Дагура, прыгала от лохани к лохани, пока не уселась наконец возле Салимы и они не стали шепотом секретничать, как это делают подростки. Наджия спряталась в дальнем углу и била вшей своими черными от сажи ногтями. Даже и в этом старинном деле ее добыча была ничтожной, и, разочарованная, она с усталой злобой выдергивала себе волосы.
Рафаэль?
Подобно Абдалле Нуну?
Но Клемантина не похожа на Нуну. Виктория всегда держала ухо востро, даже ночью, в темной комнате. Только один раз его палец прошелся по лбу спящей девочки и вдруг потянул одеяло и закрыл им ее тельце. Неужели заметил взгляд Виктории и остановился?
Где он это сделал и когда?
Она закусила нижнюю губу. Идиотка! Это было после предыдущей стирки, то есть после среды на прошлой неделе. Когда ты потеряла бдительность на той неделе, а? Она запихнула несчастные трусики на дно лохани и поднялась, задыхаясь. Руки женщин ритмично и сладострастно работали в горах пены. Виктория сначала двинулась в туалет, чтобы сбить их с толку. Потом украдкой поднялась на среднюю крышу и вытащила Клемантину из ватаги ребятишек. Оба Альбера захотели идти на верхнюю крышу вместе с ними, но она велела им продолжать игру с остальными детьми. Ладошка Клемантины сникла в ее руке. Девочка догадалась, зачем ее ведут наверх. Из глаз полились слезы. Она боялась плакать в голос и не просила простить ее, хотя была уверена, что мать сурово ее накажет, может, даже сбросит с крыши в пыль переулка и убьет. С каждой новой ступенькой в ней все росло чувство вины. Когда они добрались до верха, она не смогла больше молчать:
— Не убивай меня, мама! Не я это сделала. А он.
— Кто — он?
— Он все время меня заставлял с ним обниматься. Он такой гадкий. И это ужасно болит, мама.
— Кто — он?
— Дядя Нисан. Здесь, на крыше, в субботу, когда был жуткий дождь. Под этой кроватью. Было очень холодно. И у него глаза были как у сатаны. Я даже закричать побоялась. Не убивай меня, мама! Я тебе клянусь. Он схватил меня за волосы и сказал, что засунет в меня мертвую крысу, если я кому-то расскажу.
Виктория притянула к себе девочку и прижала к груди.
— Ты меня никогда не убьешь, правда же, мама?
— Не убью, не убью.
Она вернула Клемантину к играющим детям, и спустилась, и пошла к своей матери, которая сидела и расчесывала волосы деревянным гребнем.
— Мама, Нисан, чтобы псы его растерзали…
— Что он натворил?
— Говори тихо, чтобы никто не услышал. Я его убью. Он изнасиловал Клемантину.
— Он мерзавец, как и все остальные.
— И это все, что ты можешь сказать?
— А что ты хочешь, чтобы я сделала? Чтобы разорвала на себе одежды?
— Я же тебя попросила говорить тихо.
— И как ты его убьешь, чтобы другие не узнали? — с упорством спрашивала Наджия, не прекращая водить гребешком по волосам и бить вшей, которые на нем появлялись.
— Рафаэль разгромит весь дом, если узнает.
В глазах Наджии изобразилось смятение. Гребешок воткнулся в скальп, рука застыла, и лицо скривилось от боли.
— Тьфу на тебя! — засуетилась она, будто в поисках убежища от безумия и ярости Рафаэля, который жарит на солнце мальчиков за самые невинные проступки. — Какую могилу ты себе вырыл, Нисан! — оплакивала она его. Потом тут же смирилась и продолжила вычесывать из головы вшей. — Как по мне, так пусть его прикончит. Зверюга.
— И ты считаешь, что на этом все и закончилось?
— Кричать ты мне запрещаешь. Перед твоим мужем я дрожу. Меня пугает Нисан, чтоб ему пусто было, и я боюсь твоего отца. Посмотри, что это за кровь у меня на гребешке?