Наджия все грызла острые зеленые перцы бамии, как делала всегда с приближением родов.
— Да придуривается он! — сказала она со своей усмешечкой.
Азиза завидовала этой женщине, которой, несмотря на старение, год за годом выпадает весна, завидовала ее крепкому здоровью, острому слуху, легкой походке и тому, что приливы ей не ведомы.
— А ты на его пустые десны взгляни! — с упреком сказала она невестке, которая была ей как бельмо в глазу.
— Да он себе зубья сапожной ниткой выдрал, а волосы из головы и бороды руками выщипывает. Каждые несколько дней этот гад обжигает себе кожу на лице и надраивает ее сухой гранатовой кожурой. Все он брешет, этот подонок! Ты еще увидишь, как он выпотрошит двух своих братьев.
Остальные женщины думали так же, как Азиза, продолжая лелеять душещипательную историю про закат такого видного мужчины. «Ну прямо страдалец!» — вздыхали они. Конечно же он распутник, но в лоно семьи возвращался всегда. А теперь вон все исчезли — преданная жена, краса Двора Рафаэль, скромницы дочки. Всех война заглотнула. Если бы сумели до Басры добраться, непременно бы прислали с кем-то весточку. Кто знает, может, семья Элиягу погибла на фронтах или ее перебили грабители. И Элиягу остался одинокий, как голый ствол в сгоревшем лесу. Недаром бормочет сам с собой. Смотри, даже пить перестал.
— Кто-то нюхал его рот?
— Но ты погляди, как отощал. Со слезами отталкивает миски, которые ему жалостливые женщины подают.
— У него просто тело поджарое, как у его паршивца сынка. А сам по ночам подкрадывается и тащит еду из кастрюль. Как кот.
— Злобствуешь, потому что вообще злыдня. Ведь он ходит за твоим мужем как тень, за гроши горбатится в торговом доме. Богобоязненный стал, почти как Йегуда. Что он еще должен сделать, чтобы ты это признала?
— Да видала я, как он пялится на Тойин зад. Слышала, как пыхтит, когда смотрит на груди Мирьям, как они лежат на складках у нее на животе. А раз совсем запутался и заморгал на меня.
— На тебя?!
— Да, на меня! — И вскинула голову от гордости из-за того, что еще цветет.
Виктория соглашалась со словами матери. Ей не верилось, что Элиягу и впрямь тоскует по своим родным. И злило, что Двор уже вычеркнул из памяти Рафаэля и его семью. Когда Элиягу оправился от первых потрясений и стал так вот, попусту, просиживать штаны у входа в свой подвал, ее отец предложил ему поработать по найму в их семейном торговом доме. У Йегуды здоровье еще сильней пошатнулось, талисманы мудрого Джури Читиата не помогали. Ему было уже не под силу ходить в торговый дом, и в те дни, когда особенно сдавливало грудь, приходилось сидеть дома. И потому он был рад, когда Элиягу принял предложение Азури и без особой охоты за ним пошел.
Наутро после той бури все обитатели Двора ходили с красными от песка и недосыпа глазами. Один Йегуда встретил очистившееся, хрустальное небо с великой благодарностью. И, ощутив, что болезнь отступила, с радостью почувствовал, как в крови бурлят волны мужской силы и из недр существа поднимается ликующий крик: «Благословенно имя Твое!» Искалеченная макушка пальмы все еще заслоняла небо над Двором. Птицы, будто не признавая смерть дерева, щебетали в прозрачном воздухе вокруг этой молчаливой макушки.
Мужчины призывного возраста снова спустились в яму, и Азури заслонил вход в нее тяжелой бочкой.
— Нужно ему сказать, чтобы позвал рабочих. Пусть уберут дерево, — решил он. — А то все небо заслонило.
— Нет, это красиво, — отозвалась Азиза романтическим голосом.
Азури, ухмыльнувшись, надел свою красную феску и вдруг обратил внимание на Тойю, что стояла возле бочки и маленькой ножкой поглаживала плитки пола. Почему у девочки слезы, он не понял, да и спрашивать не стал. Его глаза оценивающе оглядели живот Наджии, и эта заботливость так тронула трезвое и ожесточенное сердце его жены, что она не своим, нежным голоском проворковала:
— Иди, иди зарабатывать деньги, отец наших деток. Если понадобится, найдутся люди, чтобы позвать повитуху.
Он вышел, и Элиягу — следом, будто на невидимой веревке, волоча ноги и опустив голову.
Азиза стояла возле Йегуды и все пыталась всучить ему хлеб с яблочным вареньем и кусочек козьего сыра. Он взял в руки феску и, откинув назад голову, сказал лежащей на коврике Михали: