Но Азизу заботили вещи посерьезнее, чем дела Эзры. Еще сидя шиву по Михали, она стала просить помощи у многочисленных женщин, входивших и покидавших их дом. Груди и лоно Мирьям созрели для достойного сватовства. Не стоит ждать, пока кончится война, пожирательница мужчин. Уж лучше рискнуть и вытащить мужчину из какой-нибудь ямы, выдать ее замуж за какого-нибудь не очень тяжелого инвалида или даже за пожилого богача. Просто грех, если такой сочный плод утратит свою сияющую свежесть. Приходили свахи, оценивали Мирьям опытным взглядом. Имя семьи повышало ее шансы, и свахам давали понять, что отец на приданое не поскупится. И однако женихи не осаждали порог ее дома, потому что свободные мужчины стали товаром редким.
Элиягу задели слова Виктории, что пора, мол, ему встать на защиту прав Рафаэля: ведь условлено же между тремя братьями, что, когда придет пора, Рафаэль сам сделает выбор между нею и Мирьям. Утащив Мирьям на крышу, она стала сердито ей выговаривать:
— Значит, все. Вы его похоронили. Откуда вам известно, что он не вернется?
Ей было трудно глядеть Мирьям в лицо, и она смотрела на дыру, оставленную мертвой пальмой в крыше дома Абдаллы Нуну. И Мирьям тоже глядела куда-то за линию горизонта, всегда мутного от пыли.
— Мне неприятно тебе говорить, Виктория, — сказала она, — но Рафаэль уже объявил о своем решении. И выбрал он меня.
Виктория почувствовала, как шею ей будто прихватило морозом. Она изо всей силы уставилась на дыру в крыше и сказала себе, что надо бы Абдалле ее заделать, а то весь его дом дождями затопит.
— Он пообещал прислать со специальным гонцом обручальное кольцо из Басры, как только там обоснуется. Так они порешили с папой и мамой в утро его отъезда. Но уже месяцы пробежали, Виктория, а кольца все нет. Значит, он умер.
Обе тихо заплакали. Виктория привалилась к перилам. Ей в этот момент не хотелось, чтобы Мирьям к ней прикасалась.
Глава 12
От бодрящего воздуха усталость слегка отступила. И укусы голода притупились. Но что это за запах, возвращающий ее к картинам детства, будто она вновь та Виктория, что жила своей жизнью среди горьких и сладостных ее мгновений? Нужно пройти еще через два базара, пять переулков и две площади. Она старалась прижиматься к стенам, сливаться с лужами и со мглой, висевшей в промежутках между тусклыми керосиновыми фонарями. На главной улице давно установили электрическое освещение, эти чудо-фонари лили ярчайший свет на прямые и широкие проспекты в квартале Батавин, в той части города, где стоят престижные виллы. Евреи, покинувшие еврейский квартал, захватили там пальмовые рощи и построили себе дома, купающиеся в садах и пении птиц. Вот дура! Это ж надо, пошла прыгать в реку, смерти искать, муж ее, видите ли, уехал в дальние дали и там умирает, а то и вовсе кончился, и у нее нет крыши над головой, и в брюхе — ненужный младенец, и нет никого, кто бы обеспечил ее хлебом на завтрашний день, и мысль о собственной комнате, хотя бы в развалюхе, но подальше от матери, — всего лишь несбыточная мечта. И как же это у нее, у такой дуры несусветной, вдруг из глубин отчаяния прорывается улыбка, и она себе говорит, что там, в этом богатом квартале, будет у нее свой дом, весь целиком ее — от погреба до крыши. Даже отец в годы процветания не выдумывал себе подобных глупостей. Но улыбка упорствует, как младенец, что против воли и желания растет в ее чреве. Она конечно же быстренько очнулась от своих фантазий и, оторвавшись от стены, поспешила к противоположной стене, чтобы избежать капели с развешанного белья, но и там та же капель, и она вдруг вспомнила, что сегодня же четверг. А у евреев стирка по средам. И кроме того, в стране, где полно солнца, женщина, если она в своем уме, белье на ночь глядя не развешивает. Ее охватил ужас. Это не что иное, как вход в царство тьмы и неведомых сил, кто-то над ней насмехается! И все же она преодолела свой страх и, набравшись храбрости, подняла глаза к небу. Крыши почти соприкасались друг с другом, но в узком просвете между ними не светило ни единой звезды. «Дождь», — сказала она себе, пораженная. В городе, в котором протекает такая большая река, дождь всем ненавистен, он жуткая помеха, и сейчас, чтобы прогнать свой страх, она за эту ненависть ухватилась. Но посвежевший воздух будто очистил душу, и это его запах, именно он, пробудил воспоминания о сладости детства и эту нереальную мечту о доме в квартале Батавин. Искорка надежды, как некая упрямая сила жизни, все не желала в ней гаснуть.