Виктория старалась не чувствовать неприязни к Мирьям, забывшей Рафаэля. Спустя какое-то время она поняла, что испытывает зависть к своей двоюродной сестре и вовсе этой зависти не стыдится. Мать с отцом совсем обезумели из-за этого орущего комочка. А потому ей легче сидеть в духоте кухни перед горшками, там, где не нужно выслушивать болтовню свахи. Но почему ей вдруг захотелось уйти от кипящих кастрюль и звона крышек? Когда Тойя со своим персиком и бананом убралась со Двора, она уже не в силах была справиться с собой. Вытерев руки об облепившее бедра платье, с потным и раскрасневшимся лицом она изобразила улыбку и уселась на табуретку в конце аксадры.
— Сколько ему лет? — спросила Азиза.
Излишняя точность по поводу разных неприятных деталей была не в обычаях искусниц-свах.
— Ваш цветик весенний, — сказала она и указала подбородком на Мирьям, — ее уважаемое положение и богатство мне известны. И ради какого-то залежалого жениха я бы не пришла.
— Идет война, — поспешила Азиза охладить пыл своей гостьи. — Богатство, что у нас было, истощилось. Сколько ему лет?
Глаза свахи засияли, даже и правый, тот, что с бельмом. Несмотря на волосы, торчащие из трех черных бородавок на подбородке, и дыры, и золото в зубах, была в ней какая-то отталкивающая распутная красота.
— Ему двадцать один.
Азиза после стольких провалов была настороже.
— И что же он, слепой или безрукий-безногий, не приведи Господь?
— Боже избавь! — Сваха, оттянув вырез, обмахнулась платьем, показав на редкость красивые груди. Затуманенные глаза Йегуды взглянули равнодушно, и будто ему в отместку она сказала: — Он здоровый и крепкий, и его мускулистый живот доставит удовольствие любой женщине.
Азиза не стала расспрашивать, откуда свахе известно про мускулистый живот предлагаемого жениха.
— Таких мужчин турки не оставили, — сказала она.
— А он вот остался. Его ангел-хранитель оберегает. У него на лбу написано, что будет жить долго. Сколько?
Азиза знала, что это лишь начало торга.
— Двадцать золотых монет, — бросила она. — Ну и, конечно, одежда как положено, и мебель, как принято.
— Это не деньги, не для мужчины в полном соку, какого я вам предлагаю.
Самоуверенный тон свахи произвел на Азизу впечатление.
— И чем же он зарабатывает на жизнь?
— Он слесарь.
— Занятие не для еврея.
— У него своя процветающая мастерская.
— Небось все лицо прокопченное и от волос перегоревшим углем несет. Нет, госпожа хорошая, мы не для того растили дочку, чтобы в золе ее утопить.
— А вот знай, что евреи, у которых голова на плечах, начинают работать в таких профессиях. Мир меняется, мать Эзры. Мне нужно сто золотых, не меньше.
— Поговорим после того, как он хорошенько помоется, чтобы увидеть его физиономию.
Золотые зубы во рту свахи обнажились в широкой улыбке.
— Завтра перед закатом придет со своей семьей, и стороны посмотрят друг на друга. — И, как извращенка, издевающаяся над трупом, снова, специально для Йегуды, выставила свои груди, в качестве возмездия. — Я только прошу, чтобы этой вот при встрече не было.
— Виктория — двоюродная сестра Мирьям.
Сваха оттянула пальцем нижнюю губу, и в этом ее жесте тоже была провокация.
— Понимаешь, глаза порой ошибаются и могут наткнуться на что не положено. Завтра придут смотреть на твою дочь, а не на кого-то другого, мать Эзры.
Азиза оскорбилась.
— Мирьям, встань! — приказала она. — Ты посмотри на ее фигуру. Глаза-то свои открой, даже и тот, что с бельмом! — поставила она это жалкое ничтожество на место. До сих пор терпела и молча сносила распущенность и вольничания, которые та себе позволяла. Пренебречь всеми этими килограммами красоты и намекать на то, что Виктория может представлять какую-то там угрозу…
Опытная сваха сразу ужалась до природных размеров.
— Да вижу я, мать Эзры, вижу. Но судьба иногда слепа. Раз я предложила одну красавицу видному торговцу, а он заметил во дворе девчонку, настоящее чучело с тощим задом, и именно ей и отдал свои сокровища. А поэтому лучше, если этой самой Виктории здесь не будет. Придет день, мы и ей кого-нибудь подыщем. Мужчина-то всегда может подвернуться. Кто она, говоришь?
— Женщина, это дочь Азури.