— Уберите ее отсюда! — простонал он. — Пусть уходит. До каких пор будет здесь вонять в этом прогнившем платье?
Наджия хлопнула себя по животу, приподнялась на четвереньках, потом встала на ноги.
— Был у меня цветик и его вырвали! — крикнула она. — А этот вон, который и родился-то трупом, все плачет по себе в старости. Азиза, все умирают. Скажи ему, пусть не устраивает великий праздник из собственной кончины!
— Мама! — воскликнула Виктория со второго этажа.
— Заткнись! — прикрикнула на нее мать. — Все умирают. Все. Ты вон повесила себе змею на шею и ходишь от счастья пьяная. Но ничего это не изменит. Все умрут.
Никто не знал, что произошло с ней в то утро, когда она бродила по базарам. В городе были углы, в которых воздух над волнами зловония дрожал от несметных полчищ мух. Из дворов жилых домов, лавок и ремесленных мастерских туда сбрасывали отходы, которые гнили под солнцем, и там же, повернувшись спинами к прохожим, отливали мужчины. Да и крестьянки, привозившие в город свои товары, тоже там присаживались, распускали подолы своих широких платьев и задумчиво отправляли нужды, не обращая внимания на проходящих людей. Никто не заботился о том, чтобы эту помойку вывезти. Муравьи, комары и мухи, птицы, крысы и мыши, кошки и собаки лакомились в этой разлагающейся куче дерьма. Иногда там копались голодные люди или же маньяки-тряпичники. Много дней искала Наджия Саламана. В отчаянии обращалась к незнакомым людям, спрашивала про него, и они разводили руками, показывая, что и сами в толк не возьмут, куда бродяга подевался. После смерти Баруха сумка у нее стала дико тяжелой, и ей хотелось пристроить эти деньги и проверить, хотя бы приблизительно, сумму своих сбережений, включая скопившиеся проценты, особенно потому, что забыла цифру, которую он указал при их последней встрече. Ей были любы — и ему тоже — круглые цифры. Всякие излишние подробности ее путали. Теперь она заглядывала в двери синагог, расспрашивала официантов в чайных домах. В руках у нее было несколько узелков с тряпьем, и она говорила, что дала ему обещание принести еды. Так вот и доплелась до гигантских куч древесной золы, которую выбросили из общественных бань. Кто-то решил пошутить и рассказал ей, что видел, как он в очень знойный день соблазнился спуститься к реке и там нырнул, как камень, прямо в своем тяжелом пальто. Она не терпела, когда над ней подсмеиваются. В тот день, в очень ранний утренний час, ее ищущие глаза не обошли и груд зловонного мусора, от которых подымались пары и над которыми зло жужжали осы и мухи. В конце узкого переулка, что неподалеку от базара Абу-Сифен, глаза ее засветились. Там, на огромной куче мусора, лежало пальто Саламана, и воротник приподнят, будто защищал его жарким летом от жестокого мороза, один рукав воткнулся в курящийся на солнце мусор, второй прикрывал срамные места. Его непристойная привычка ходить под пальто голышом была ей известна.
— Саламан! — крикнула она с бьющимся сердцем. И вдруг почувствовала, как туман в мозгу рассеивается, и с дикой болью осознала, как мало счастливых минут было в ее жизни. — Саламан! — крикнула она, и в голосе ее была безудержная радость. — Ты что, уже меня не узнаешь? Я Наджия, жена Азури, сына Михали.
И чем больше рассеивался туман, тем сильнее заволакивало глаза скорбной пеленой слез из-за бездонности упущенного и росло чувство странной близости к этому человеку, который вдруг возродился и несет ей добрую весть. Но, оказавшись в нескольких шагах от него, она вскрикнула от страха. Много часов спустя, размышляя о том, что случилось в то утро, она вспомнила, что, когда ее глаза упали на его пальто, она и правда почувствовала нечто странное. Но от радости мысли пошли кувырком. Будучи женщиной, которую безжалостно били с самого малолетства, она всегда была настороже и готова к любым сюрпризам, но не к таким: что вместо человеческого лица на нее из застылой шеи выпрыгнет черный ворон, и взмахнет крыльями, и сотрясет гудящий воздух, и взлетит над ее головой. Само пальто было пустое и сухое — чучело, внутри которого приютился ворон. Она набросилась на него и потянула за затвердевший рукав. Рукав оторвался, и Наджия отпрянула в ужасе, будто осквернила труп. После чего, одолев свой страх, разорвала подкладку. Со скорбью утраты стукнула себя по животу перед пальто, осиротевшим без своего хозяина.