Дрожь охватила всех, кто это слышал.
— Грязный пес! — набросилась на него тетя Хана, припадочный сын которой бился в судорогах поодаль во дворе. — Подлый горбун!
Три пальмовые ветки, взращенные в холе и неге, не знали, что и делать с этим своим дядей. Глаза их глядели на неподвижный гроб и, будто вопреки всякой логике, ждали, что вот сейчас Абдалла вырвется из этой деревянной клетки и покажет их дяде, почем фунт лиха.
Самый старый из служителей погребального братства, тот, что, если не было работы, всегда пребывал под мухой, укоризненно сказал Маатуку:
— Ты иудей, должен знать, что такое запрещено.
— Расходитесь по домам! — ответил хриплый голос, звучащий размеренно, без подъемов и спусков. — Эта падаль сгниет здесь. Похорон не будет.
Хана разбушевалась. Она кинулась к своему сыну Элиасу, стала трясти его за плечо, пока тот не перестал дрожать, и, подтащив его к гробу, плюнула на Маатука.
— Как же прав был мой брат! Ты чудовище!
— Папа сдох, — ответил ей монотонный голос. — И с этого дня я не желаю тебя видеть в этом доме. Кыш отсюда!
Она замолкла. Его руки все еще были скрещены на спине. Ее охватил страх: а что, если он прячет там острый нож и сейчас пустит его в ход? Дважды открывала она рот — уничтожить его окриком — и снова его закрывала. Под конец повернула голову к гробу:
— Ты видишь? Ты слышишь?
Почему-то возникло ощущение, что Абдалла лежит себе и улыбается в этом светлом деревянном ящике. Ну и дела! Ему конечно же смешно. Плакальщицы Джамилы засомневались — не поумерить ли почестей? В такой ситуации, даже если они и до крови измолотят себе груди и вырвут все волосы из головы, никто их искусства не оценит. И кто заплатит за труды, за их кровь и пот? Нуна, которая совсем потеряла голову? Сестра-убийца? Или этот Маатук, которому смерть принесла такую выгоду?
Какое-то время спустя из мастерской был вызван Азури.
— Сынок, — сказал Азури, кладя Маатуку руку на плечо, — существуют веления Божьи и есть предписания для живых и для мертвых, и ты преступаешь их все.
Маатук был потрясен. Ни один мужчина в мире еще не назвал его «сынком». Даже когда был ребенком, из-за этого горба в нем всегда видели старика. От почтения, которое он испытывал к сыну Михали, отцу Виктории, он отступил на шаг и заговорил, потупившись в землю:
— Он сейчас в руках Господа, отчитывается за ночи, которые мать провела в слезах и позоре. То, что стоит здесь, перед нами, отец Мурада, — всего лишь плоть, сгнившая из-за обжорства. Что же до предписаний по поводу жизни, дорогой сосед, так я уже обратился к адвокату, и он сейчас наверняка по дороге в полицию…
Его тетка Хана подпрыгнула в воздух и хлестнула себя по лицу. По толпе пронесся стон. Азури сдвинул брови:
— Чтобы иудей натравливал на иудеев гойских полицейских?
— Жалоба, отец Мурада, она против трупа, которого ни один судья не сможет посадить в тюрьму. Полицейские произведут обыск в доме и проверят его книги, в которых он вел двойную бухгалтерию. Я не знаю, сколько он после себя оставил. — И, уставясь обвиняющим взглядом на тетку, не сказал больше ни слова.
— Да будет проклято твое имя, ненавистник евреев! — крикнула с тяжким придыханием Хана. — Абдалла, ты его слышишь?
Урод долго-долго глядел на гроб, так что по толпе уже побежал нетерпеливый шумок. Даже Хана, выкрикнувшая этот пустой вопрос, даже она испугалась. Как все люди ее поколения, она верила в то, что у вещей есть призраки, что под покровом земли беснуются черти, что по ночам покойники открывают могилы и вылезают наружу, чтобы творить зло или оплакивать себя. Нуна Нуну пришла в ужас: а что, если покойник и впрямь восстанет из мертвых? Ведь тогда ей придется отдаться мужчине, который был трупом, прошедшим очищение по всем правилам традиции и веры, и уже был закутан в саван.
Маатук вовсе не боялся предстать в свой час перед Творцом, и его не страшила встреча с отцом, раскатистый хохот которого умолк навсегда. Он подошел к гробу и сильно по нему постучал. Джамила, специалистка по части колдовства, крикнула:
— Беременным выйти вон!
Но ноги как прилипли к земле, и ни одна женщина не двинулась с места, хотя стук раздался будто изнутри. И будто бы его горб и заставил Маатука встать перед гробом на колени. Он хрипло сказал:
— Выслушай меня, Нуна. Он сейчас отвечает на вопросы Всевышнего, а потому он обязан говорить только правду. Ты хочешь, чтобы его услышали здесь, дорогая моя сестра? Все как есть. Все. Почти что.
Люди вокруг стояли, точно заколдованные. Те, что поизощреннее, чувствовали себя зрителями потрясающего представления. Простодушные видели перед собой суд справедливости. Но и те и другие испытали в этот момент уважение к уроду. И тем и другим представилось, что он говорит дело. Виктории показалось, что даже отец забылся и кивнул головой. У тетки Ханы аж белая пена на губах заклубилась.