— Наверно, стоит спуститься, проверить, как там дядя Йегуда.
Буря сама собой улеглась. Она простила его за то, что он ее избегает.
— Тетя Азиза за ним ухаживает, и мне кажется, ты должен поспать.
Следующий приступ кашля охватил его внезапно, и он так съежился, что колени прижались к груди и кровать заскрипела.
— Ты заболел.
— Вот еще!
Он налил себе воды из стоящего рядом кувшина и попил. Глаза были открыты и смотрели куда-то вдаль, а он ущипнул ее за ляжку. Голос у него был усталый. Виктория не заснула, пока не успокоились его пальцы и глаза не закрылись.
То, что назавтра Йегуда пришел в себя, сильно подняло во Дворе авторитет современной медицины. С помощью нескольких прозрачных капель и пары таблеток Йегуда присел на своей лежанке, ноги заерзали по полу, пока не попали в шлепанцы, и он сумел подняться на ноги сам, еще прежде, чем его подхватила Азиза. И оба они улыбались гордо, когда он без особой одышки приковылял в аксадру. Железный кулак, что сдавливал грудь, исчез, и вместо него проклюнулась надежда.
— Я заново родился. Я жив! — воскликнул он.
Азиза плюнула на четыре стороны света и поспешила посыпать соли против дурного глаза. Йегуда послал Азури на работу, подшучивая, что, если тот не поторопится, он сам откроет мастерскую. Поближе к обеду он изъявил желание посетить скорбящую семью Нуну. Оставшиеся в доме женщины отговорить его не смогли. Азиза с Викторией проводили его туда, чтобы за ним следить. А заодно любопытства ради посмотреть, что у соседей творится. Мирьям осталась с двумя крошками и страдала.
Вошедших поразило присутствие Маатука, который, как положено, возлежал в центре на матраце, — прямо-таки истинный хозяин дома, будто его в жизни отсюда не изгоняли. Его лавка, которая сейчас выглядела жалкой и смехотворной, была закрыта в знак траура, а жена его и дети уже перебрались в большой дом. Нуна после первого потрясения приняла это вполне лояльно, и по ней было видно, что она даже рада тому, что другой мужчина взял на себя бразды правления. Виктория внимательно посмотрела на красавицу, сидящую без всякого макияжа. Она была уже тридцатилетней, старше нее почти на десять лет, но стареть отказывалась. Курдка-служанка наклонилась к ней и произнесла так сладко, будто та пятилетняя девочка:
— Нуна, свет очей моих, тебе нужно попить теплого чайку. Сегодня очень холодно.
Нуна кивнула:
— Да, да, и правда приморозило, и хорошо бы чего-нибудь попить.
Она не презирала шестипалые руки брата и не выказывала отвращения к его горбу. Она глядела на него так, будто он ее отец, муж, мужчина, новый повелитель.
— Принеси и Маатуку тоже, — шепнула она на ухо служанке.
Курдка покорно улыбнулась. Разбогатевший на торговле скотом Абдалла выдрессировал окружавших его людей так, чтобы вели себя, как животные. А тех немногих, которых не смог приструнить, прогнал с глаз долой. Виктория заметила, что и у сыновей Нуны замкнутые лица, хотя от их красоты щемит сердце.
Хана и ее больной сын исчезли. Глубокой ночью были изгнаны из дома и больше туда не вернулись. Маатук Нуну, который еще не освоил барственных манер, увидев в дверях Йегуду, быстро вскочил на ноги. С жестами убогого, нищего лавочника провел и усадил своего гостя в обитое тканью соломенное кресло.
Виктория и Азиза не могли скрыть потрясения, когда из кухни следом за подающей чай курдкой выскочила Тойя, неся гостям очищенные от кожуры яблоки и баранки, — ни дать ни взять истинная хозяйка дома. На ней было атласное платье из гардероба Нуны, в ушах блестели дорогие серьги, и всем своим видом она показывала, что вот и она наконец достигла желанного берега. Перед Нуной она чуть ли не падала ниц. Поднос, предназначенный для гостя, она поставила у ног Нуны и, восхищенно улыбаясь, глядела в ее красивое личико. Потом встала на колени, погладила маленькие пальчики ног Нуны, и черный шелковый футлярчик закачался, как маятник, на ее чистенькой груди. И обе с трудом удержались от смеха. Как оказалось, Дагур уехал с оркестром на одно из празднеств, и Тойя провела ночь в соседском доме.
Все это ускользнуло от глаз Йегуды. Умирающему, который встал со смертного ложа, приятно было так вот рассиживаться, и он несколько раз пытался втянуть невежественного лавочника в ученую беседу. От глаз Азизы не укрылось удовольствие, которое испытывает Тойя в доме соседей, она и сама бы помогла в приеме посетителей, если бы не Мирьям с ее сломанной ногой и двумя малышами. Она намекнула Йегуде, что сейчас не время для схоластических споров, и поднялась уходить. Во дворе Йегуда стал подшучивать над своей тростью и со смехом объявил: