— Что он за человек? — спрашивал он Викторию. — Так долго не был дома, а не бежит к жене, детям и родителям. Мужчина он приятный, но есть в нем что-то от жулика, как, ты уж прости, и у твоего мужа. Откуда нам знать, каких времен эта фотокарточка Рафаэля? Может, и торговец из Бейрута тоже участник этого мошенничества? Может, Рафаэль давным-давно в земле?
Но сердце подсказывало ей, что гость говорит правду. На нее произвела сильное впечатление атмосфера роскоши, запечатленной на фотокарточке, роскоши, окружающей этот самый санаторий. Она видела взгляд Рафаэля, могла коснуться его лица, от которого исходил какой-то лучик безделья и сытости. Уж лучше иметь мужа-бездельника, чем мужа-мертвеца, от вдов люди шарахаются, как от прокаженных. Одиночество — это как шипящая головешка. В любом случае к отцу она обращаться не стала, чтобы помог ей деньгами. Он хотя и носит элегантный костюм и проводит время в клубе, но мастерская нынче с трудом кормит столько народу. Мужчины с размахом, те, что поуспешнее, уже укатили в новые кварталы города, в дома с электричеством, окна которых укрывают деревья. А ее отец все еще топчется в их переулке. Маатук Нуну уже сдал свой огромный дом примерно двадцати бедняцким семьям и купил себе дворец в квартале Батавин.
В те дни, когда у них гостил чужак, в их дом каждый вечер приходили гости и родственники, и они устраивали для них скромное пиршество. Первым пришел Эзра и стал деликатно расспрашивать гостя. Бейрут он хорошо знал со времен учебы, и они вдвоем расхваливали этот потрясающий город, пока начисто не окосели от арака Азури. Аптекарь даже взглядом не удостоил Тойю, которая вся дрожала от волнения. Несколько раз она выхватывала из рук Виктории блюдо и подавала его на стол, накрытый для мужчин. Под конец Эзра бросил на нее удивленный взгляд и спросил:
— Вы что, все еще здесь живете?
Когда же он совсем задурел и глаза у него стали красными, а губы мокрыми, то он улыбнулся ей, мол, что с тобой поделаешь, кивнул ей и сказал:
— Тойя, Тойя, решила так никогда и не вырасти?
И Тойя убежала в сторону.
Дагур, который тоже сидел за столом, перебирая струны на своем кануне, взглянул на жену и расхохотался.
— Поди сюда, Тойя, поди, — сказал он, и поднял ее в воздух, и поцеловал в попку. — Все готов отдать за перезвон этих ее бубенчиков, — сказал он Эзре в пьяном порыве братства.
Однажды, уже после того, как чужак уехал в Южную Персию, Виктория отправилась на Эль-Рашид, в аптеку.
— Что ты про это думаешь? — спросила она своего двоюродного брата.
— Я поинтересовался у одного своего знакомого в Бейруте. Вот, погляди. — И протянул ей листок бумаги.
— Что это?
— Телеграмма.
Виктория заморгала глазами. Это слово она слышала впервые в жизни.
— Все верно. Рафаэль жив, и этому торговцу верить можно.
— Значит, ему и правда нужны деньги.
— Нужны. Иди к его матери, к его братьям и сестрам. Он потратил на них кучу денег. Пусть его мать продаст украшения, которые он ей накупил. Ашер без Рафаэля побирался бы по домам. Сядь у него в лавке и не уходи. Все в твоих руках. Только ты сможешь ему помочь.
Она отправилась к ним со страхом и трепетом в душе и вернулась с пустыми руками. Эзра дал малость, а потом обмотал руку платком и пошел по торговцам — просить пожертвование на спасение жизни, как не раз делал сам Рафаэль, прося на спасение жизни Йегуды.
Но за Эзрой шла слава гуляки, и потому урожай был слабый.
Глава 17
Больше тысячи лет разрушений и тесной застройки уничтожили в еврейском квартале всякую растительность, до последней былинки. Кое-где торчала во дворе старая пальма или упрямая слива, но не было в них ничего, что украсило бы пейзаж и возвестило о смене сезонов. О временах года сообщали дожди, солнце и щипки мороза. Календарей в переулке не водилось, и единственными показателями времени были продолжительность дня и еврейские праздники. Судя по парапету крыши, ловящему золотые солнечные лучи, Виктория поняла, что, несмотря на свое состояние, успела все устроить к субботе для семейства отца. Из кастрюль и мисок поднимался аромат приготовленных кушаний, на крыше разложены постели, чтобы остывали от солнечного жара, и вымытый Двор тоже вскоре засияет. И все же радости, какую она испытывала раньше, не было. Не было ничего, кроме разве что удовлетворения и некоторой гордости оттого, что все же сумела выполнить свой долг как нужно. Мать, у которой беременность проходила тяжело, точно выжатая тряпка, валялась возле лежанки Азизы и равнодушно взирала на энергичных девчушек, убирающих дом к субботе. «Дней через десять — Рош а-Шана», — подумала Виктория и отодвинула мысли о Рафаэле до той минуты, когда уляжется спать: тело тогда усталое и укусы воспоминаний не столь ядовиты.