В восемь часов я ужинал в "Липах", семейном пансионе, почему-то напоминавшем мне охотничий домик. Здесь каждое лето собирался десяток завсегдатаев, пожилых людей, лет за шестьдесят. Вначале мое присутствие их раздражало. Но я держался очень скромно. Ни одного лишнего движения, глаза всегда опущены, лицо бесстрастно, я даже пытался не моргать, чтобы не пошатнуть мое и без того весьма шаткое положение в обществе. Они не могли не заметить моих стараний и, кажется, в конце концов смягчились.
Столовая, где нам подавали, была в савойском стиле. Я мог бы познакомиться с соседями по столу, благообразной четой немолодых парижан, но что-то подсказывало мне, что он - бывший полицейский. Все приходили на ужин парами, и только господин с тонкими усиками и взглядом спаниеля казался одиноким и заброшенным. Сквозь гул голосов я иногда различал, как он икает - отрывисто, словно лает. После обеда обитатели пансиона переходили в гостиную и, вздыхая, садились в обитые кретоном кресла. Мадам Бюффа, хозяйка "Лип", обносила их настойкой или еще чем-нибудь, способствующим пищеварению. Женщины разговаривали. Мужчины играли в канасту.
Господин с собачьими глазами следил за игрой, сидя в уголке и печально покуривая "гавану". Я бы тоже с удовольствием остался в гостиной при нежном, успокаивающем розоватом свете лампы под шелковым абрикосовым абажуром, но тогда пришлось бы с ними болтать или играть в канасту. А может, их бы не смутило и мое молчаливое присутствие?.. Но я снова отправлялся в город. Ровно в четверть десятого - как раз после окончания "Новостей" - входил в зал кинотеатра "Регент" или кинотеатра при казино, более роскошный и уютный. Я нашел программу "Регента" того лета.
Кинотеатр "Регент":
15-23 июня: "Нежная и жестокая Элизабет" А.Декуан
24-30 июня: "Прошлым летом в Мариенбаде" А.Рене
1-8 июля: "Вызываем Берлин" Р.Хабиб
9-16 июля: "Завещание Орфея" Ж.Кокто
17-24 июля "Капитан Фракасс" П.Гаспар-Юи
25 июля - 2 августа: "Кто вы, доктор Зорге?" Ю.Чампи
3-10 августа: "Ночь" М.Антониони
11-18 августа: "Мир" Сюзи Вонг
19-26 августа: "Порочный круг" М.Пека
27 августа - 3 сентября: "Лес влюбленных" С.Отан-Лара
С удовольствием посмотрел бы снова какой-нибудь из этих старых фильмов...
После кино я опять выпивал бокал кампари в "Таверне". Молодежи там уже не было. Полночь - они, наверное, где-нибудь танцуют. Я смотрел на пустующие столики, стулья, на официантов, складывающих зонтики. Взгляд мой останавливался на большом подсвеченном фонтане по ту сторону площади у входа в казино. Он все время менял цвет. Я развлекался тем, что подсчитывал, сколько раз он окрасится в зеленый. Раз, два, три... Не все ли равно, как проводить время, верно? Досчитав до пятидесяти трех, я вставал. Но чаще всего мне было лень играть и в эту игру. Я просто размышлял, рассеянно потягивая вино. Помните Лиссабон во время войны? Сколько людей набивалось в бары и вестибюль отеля "Авис" со своими чемоданами и коробками в ожидании парохода, который никогда не придет? Так вот, через двадцать лет после тех событий я чувствовал себя одним из этих беженцев.
Изредка я надевал фланелевый костюм и мой единственный галстук темно-синий, с лилиями и вышивкой на изнанке "Интернэшнл Бар Флай", - мне его подарил один американец, позднее я узнал, что то был условный знак общества Анонимных Алкоголиков. По таким галстукам они узнавали своих собратьев и могли помогать друг другу. Я заходил в казино и некоторое время стоял в дверях бара "Бруммель", глядя на танцующих. Здесь были люди всех возрастов - от тридцати до шестидесяти, а иногда с каким-нибудь стройным господином лет пятидесяти приходила и совсем молодая девушка. Многонациональная, весьма "шикарная" публика плавно раскачивалась под итальянские шлягеры или ямайский танец "калипсо". Затем я поднимался наверх, в игорные залы. Тут частенько составлялись солидные партии. Самыми азартными были приезжие из соседней Швейцарии. Помню и страстного игрока египтянина с рыжими напомаженными волосами и глазами серны; задумавшись, он все теребил свои усики как у английского майора. Ставил он каждый раз не меньше пяти миллионов, и поговаривали, что это двоюродный брат короля Фарука.
Выйдя оттуда, я вздыхал с облегчением. Медленно шел по проспекту д'Альбиньи к себе на бульвар Карабасель. Никогда после не видывал я таких чудесных ясных ночей. Освещенные окна прибрежных вилл отражались в озере ослепительными бликами, яркими, словно музыка, словно звуки саксофона или трубы. Сидя на железной скамейке в шале, я дожидался последнего фуникулера. Он был тускло освещен, но в его лиловатом полумраке я чувствовал себя в абсолютной безопасности. Чего мне бояться, если грохоту войн, шуму внешнего мира не пробиться сквозь вату в оазисе вечных каникул! И кто станет искать меня здесь, среди праздных курортников?
Я выходил на первой остановке - "Сен-Шарль-Карабасель", а пустой фуникулер поднимался дальше, похожий на громадного светлячка. По коридору пансиона я пробирался на цыпочках, без башмаков, ведь сон стариков очень чуток.
3
Она сидела на одном из больших диванов в глубине холла "Эрмитажа" и не отрываясь смотрела на вертящуюся дверь, словно кого-то ждала. Я расположился невдалеке от нее и видел ее в профиль.
Рыжая. В зеленом шелковом платье. И белых туфельках на шпильках, модных в то время.
У ее ног, зевая и потягиваясь, растянулась собака. Огромный флегматичный немецкий дог, белый в черных пятнах. Зеленое, рыжее, черное, белое. От этого сочетания я как бы впал в прострацию. Вот я уже сижу рядом с ней на диване. Как же это случилось? Может, немецкий дог послужил предлогом знакомства, лениво подойдя и обнюхав меня?
Я заметил, что глаза у нее зеленые, все лицо в чуть заметных веснушках и что она немного старше меня.
В то утро мы гуляли по саду около гостиницы. Пес шел впереди. Мы следом, по аллее под сенью ломоноса с большими лиловыми и голубыми цветками. Я раздвигал зеленые кисти. Мимо газонов и зарослей бирючины. Смутно припоминаю на сложенных камнях странные, словно покрытые инеем, растения, розовый боярышник, лестницу с пустыми вазонами. Огромный партер, весь покрытый желтыми, красными и белыми георгинами. Опершись о балюстраду, мы смотрели вниз, на озеро.