Вот он минует привокзальную площадь, подняв воротник, стягивая левой рукой на шее шарф, будто повязку на ране. Тихо падают снежные хлопья. Даже не падают, а парят в воздухе, настолько они невесомы. Он сворачивает на улицу Сомейе и останавливается у входа в "Регент". Здесь идет очень старый фильм под названием "Сладкая жизнь". Мейнт прячется под навесом кинотеатра и не спеша рассматривает рекламу. Вытаскивает из кармана мундштук, закусывает его, шарит дальше, само собой в поисках "Кэмела". Но "Кэмела" нет. Тогда по его лицу пробегает все та же судорога, сводит левую скулу, вздергивает подбородок, но происходит это дольше и болезненнее, чем двенадцать лет назад.
Он, похоже, не знает, куда теперь идти: либо опять через площадь, а потом по улице Вожла, к Руаяль, либо дальше по улице Сомейе. Поодаль справа красно-зеленая вывеска "Синтра". Мейнт уставился на нее, мигая: надо же - "СИНТРА!" Снежинки кружатся около этих букв и тоже становятся красными и зелеными. Зелеными, как абсент. Красными, как кампари...
Он устремляется к этому оазису, сгорбившись, на негнущихся ногах, и, если б не напряженное усилие, он бы, наверное, упал на тротуар, как отцепленная марионетка.
Посетитель в клетчатом пиджаке все еще там, но к барменше он больше не пристает, а сидит в углу за столиком и тихонько напевает старушечьим голоском: "И зим... бум-бум... и зим... бум-бум..." Барменша читает журнал. Мейнт взбирается на табурет, берет ее за локоть и шепчет:
- Стакан белого портвейна, малыш...
5
Я оставил "Липы" и перебрался к ней в "Эрмитаж".
Как-то вечером они с Мейнтом заехали за мной. Я только что отужинал и ждал их в гостиной, подсев к тому господину с собачьими глазами. Мужчины увлеклись игрой в канасту. Женщины - болтовней с мадам Бюффа. Мейнт остановился на пороге. Из кармашка его бледно-розового костюма выглядывал темно-зеленый платок.
Все обернулись к нему.
- Милые дамы... господа... - бормотал Мейнт, раскланиваясь. Затем направился ко мне и отчеканил. - Мы ждем вас. Прикажите вынести ваши вещи.
Мадам Бюффа резко спросила:
- Вы что, уезжаете?
Я потупился.
- Мадам, - безапелляционно заявил Мейнт, - это должно было когда-нибудь случиться.
- Но он хотя бы мог предупредить заранее.
Я понял, что эта женщина внезапно возненавидела меня, готова из-за такой малости тащить меня в полицию. Это меня огорчило.
- Мадам, - услышал я голос Мейнта, - но молодой человек здесь ни при чем. Он отбывает по высочайшему повелению бельгийской королевы.
Они уставились на нас в оцепенении, не выпуская карт из рук. Мои всегдашние соседи по столу смотрели на меня с крайним удивлением и отвращением, будто внезапно узнали, что я не принадлежу к человеческому роду. Упоминание о "бельгийской королеве" вызвало всеобщий ропот и возмущение, и когда Мейнт, решивший не уступать грозно наступавшей на него мадам Бюффа, отчетливо выговорил:
- Вы слышите, мадам? Бельгийской королевы! - возмущение возросло до такой степени, что мне стало не по себе. Тогда Мейнт, топнув ногой и вздернув подбородок, прибавил неразборчиво, скороговоркой:
- Мадам, я не успел вам объяснить... Бельгийская королева - это я.
В негодовании все закричали, замахали руками, большинство повскакало с мест и угрожающе двинулось на нас. Мадам Бюффа шагнула вперед, и я испугался, как бы она не дала пощечину Мейнту или мне. Последнее показалось мне вполне возможным и естественным, я чувствовал, что один виноват во всем.
Мне бы так хотелось попросить у них всех прощения или взмахом волшебной палочки вычеркнуть случившееся из их памяти. Все мои усилия казаться незаметным, освоиться с их основательным укладом в одно мгновение рассыпались прахом. Я даже не решился в последний раз окинуть взглядом гостиную, где провел столько вечерних часов, где так успокаивался мой смятенный дух. Некоторое время я даже злился на Мейнта. Зачем вносить переполох в собрание мелких рантье, игроков в канасту? От них на меня веяло таким покоем. С ними я ничего не боялся.
Мадам Бюффа с удовольствием обрушила бы на нас весь поток своей злобы. Она все сильней поджимала губы. Я ее понимал. Ведь я в каком-то смысле совершил предательство. Нарушил издавна заведенный в "Липах" порядок. Если она сейчас читает эти строки (в чем я, правда, сомневаюсь; ведь и пансиона давно не существует), то я очень прошу ее поверить, что я не был таким уж негодяем.
Предстояло "вынести мои вещи", которые я собрал еще днем. Три большущих чемодана и огромный сундук, вмещавший кое-что из одежды, старые телефонные справочники, кучу книг и подшивки газет и журналов: "Матч", "Мир кино", "Мюзик-холл", "Детектив", "Черное и белое" - за последние несколько лет. Они были просто неподъемными. Мейнт, взваливший было на себя сундук, едва не умер. Ценой нечеловеческих усилий нам в конце концов удалось его перевернуть. Потом мы с полчаса, задыхаясь, волокли его по коридору к лестнице. Мейнт тянул спереди, я подталкивал сзади. После этого Мейнт растянулся на полу, сложил руки на груди и закрыл глаза. Я же вернулся к себе в номер и с грехом пополам, пошатываясь, дотащил до лестничной площадки еще три чемодана.
Вдруг отключилось электричество. Я нашарил в темноте выключатель, но сколько ни щелкал, это ничуть не помогало. Сквозь приоткрытую дверь гостиной лился слабый полусвет. Кто-то выглянул оттуда, мне показалось, что я различил лицо мадам Бюффа. Тут я догадался, что это она вывернула пробки, чтобы мы выносили вещи в темноте. Я рассмеялся как сумасшедший со мной случилась истерика.
Мы сдвигали сундук до тех пор, пока он не завис над лестницей, раскачиваясь на верхней ступеньке. Мейнт вцепился в перила и злобно пихнул его ногой: сундук поехал вниз, подпрыгивая на каждой ступеньке с оглушительным грохотом. Из-за двери гостиной снова высунулась мадам Бюффа, а с ней еще два или три жильца. Женский взвизг: "Ах вы мерзавцы!" Зловещее шипение: "Полиция!" Я взял два чемодана и стал спускаться, не видя ничего вокруг. Даже закрыв глаза и считая про себя для храбрости: "Раз-два-три. Раз-два-три..." Стоит мне споткнуться, чемоданы утащат меня вниз, и я разобьюсь. Главное - не останавливаться. Боюсь, что вывихну ключицы. Меня опять одолевал истерический смех.