— И как вы, госпожа Мариам, объясните появление коллекционного ремня на месте преступления?
— Чтобы сбить с толку, — отвечаю я.
По взгляду господина Лео, понимаю, что говорю вслух. Чтобы скрыть смущение, добавляю:
— На месте убийства преступник нередко оставляет разные предметы.
Мужские глаза напротив не отпускают мои на мгновение дольше, чем позволяют приличия.
— Если желаете выпить, Мария, бар в вашем распоряжении. Ликёр, водка, коньяк и, кажется, мартини. А в холодильнике — пиво.
— А что предпочли бы вы?
— Апельсинового сока.
Ничего не остаётся, как присоединиться к его выбору.
— Что ж, нам обоим нужна свежая голова, — говорю я, пытаясь выжать из себя улыбку, и ловлю себя на использовании слова во множественном числе.
«Мы!» Неужели так сильно воздействие этого человека и его виллы? Нет уж, увольте! После того, как сок готов, звоню в такси. Молчок! Начинаю сожалеть, что отпустила предыдущую машину. А ведь водитель ясно дал понять, что в столь неурочный час его авто в Каргыджаке — наш единственный шанс. Конечно, остаётся ещё Аланья. Уж там — то таксисты вертят баранку круглосуточно. Правда, и шкуру с припозднившегося клиента дерут втридорога.
— Вы очень смелая женщина, Манюся! — доносится сиз кресла.
Меня накрывает волной жара: так ко мне обращался отец. С трудом справившись с волнением, я лепечу:
— Моя работа и робость несовместимы.
— Вы замужем?
— Нет. И не была. — Ответ звучит слишком поспешно.
— А друг сердечный имеется?
— В Москве.
— И правильно. Свой отечественный мужик всегда лучше, ибо понятен. Ну за редким исключением… — Он выуживает откуда-то мобильник и протягивает мне: — Наберите-ка нашего потеряшку!
Я принимаюсь искать номер телохранителя в списке контактов, хотя помню номер наизусть. Ответ следует предсказуемый: «Телефон абонента отключён или находится вне зоны доступа».
Леонид Эдуардович (теперь он для меня только так — по имени — отчеству) берёт телевизионный пульт. Только сейчас я замечаю телевизор. Каналы щёлкают один за другим. Судя по всему, он ищет информацию о происшествии в отеле.
— Сообщат, скорее всего, уже в утреннем выпуске, — говорю я, с трудом подавляя зевок.
— Вы правы, — соглашается Леонид Эдуардович и выключает телевизор. А я поднимаюсь со своего места:
— Извините, но мне надо домой. Мне ещё предстоят сборы. Завтра улетаю в Москву.
— К другу?
Я молчу, ибо ответ очевиден.
— И каким же рейсом?
— Вечерним.
— В таком случае у нас ещё достаточно времени. — Тембр его голоса бархатист, интонации вкрадчивы, но меня бросает в дрожь. «Не дрейфь, Маня! Этот человек болен и в случает чего…» Додумать не позволяет вопрос, набатом ворвавшийся в слуховые проходы:
— Вашу мать звали Жасмин?
— Её звали Женя.
— А вы мне напоминаете одну Жасмин.
Я молчу. А что ещё остаётся делать?
— Простите, не хочу ранить ваших чувств. Ваша матушка жива?
— Похоронена в Чимкенте.
— Простите.
«Он перестал называть меня по имени».
— А что касается Жасмин, — продолжает он с непроницаемым видом, — на ней был женат мой деловой партнёр. Мы в ту пору занимались сбором и переработкой металла. Поначалу успешно… — Он делает многозначительную паузу.
— А потом?
«К чему эти вопросы? Если мне и так всё хорошо известно. Слишком хорошо».
— Начались проблемы.
— Какого рода?
— Мой компаньон захворал… Есть такой недуг. Алчность называется. Она его и сгубила. — Лицо напротив уменьшилось в размерах и заострилось.
«Надо же, а я полагала у папы имелась только одна слабость: он был хороший человек».
— А ведь я предупреждал! — продолжает вещать мужской голос: — «Не зарывайся, братан!» Но Игорёк ослушался.
— И был наказан?
— Вы проницательны.
Я молчу. Для меня это лучший выход.
— А вину свою он чувствовал. Стал петлять. Как заяц. — Его глаза прикованы к бокалу с соком. — Но его вычислили. — Он поднимает на меня глаза, и его расширенные зрачки кажутся мне туннелями в ад, от которых невозможно оторвать взгляда. А он продолжает: — А Жасмин как с цепи сорвалась. Во всём стала винить меня. Являлась к нашему дому, да не одна, а с ребёнком на руках. — Он театрально вздыхает: — Душераздирающее зрелище. — Он поднимает свой взгляд на меня. И я сдаюсь. Как под гипнозом, присаживаюсь напротив него, и он продолжает: — Жасмин стучала по воротам, требовала справедливости. Я терпел. Долго. Но она не унималась. Это нервировало моих домашних. Моё терпение лопнуло, когда она стала устраивать пикеты у городской администрации: «Нэйхина — к ответу!»