Видимая опасность впрыскивает в кровь адреналин. Но его явно недостаточно, чтобы вскочить и бежать. Внутренние полости конечностей ещё не успели заполниться. Поэтому для начала я встаю на четвереньки и, уподобившись гигантскому жуку, ползу к выходу. Попадающиеся на пути камешки царапают коленки. Это принуждает сделать усилие и вернуться в вертикальное положение.
При моём появлении Мустафа расплывается в улыбке, демонстрируя жёлтые, но собственные зубы. Без лишних слов я напяливаю на голову протянутый мне шлем. Но взгромождаясь на стального коня, слышу треск расходящейся по шву юбки. А на трассу тем временем, мягко покачиваясь на новеньких амортизаторах, выруливает полицейский джип.
Но наш мотоцикл, оставив позади изумлённый взгляд шёлковой косынки, уже бешено наматывает километры на свои колёса.
Мы мчимся в другой… как это по — научному? В иной пространственно-временной континуум. Во как!
Сколько же я упустила за время своего насильственного бдения!
Но сейчас я ничего не хочу пропустить в этом мире.
Руки мои снова повисли… Этакими брошенными на землю канатами.
— Лёнь, ты ещё здесь? — спрашиваю я себя.
Если б не тёмные пятна — последствия схватки с медведицей Машкой, всё можно было бы отнести к области сновидений.
Первым делом звоню в Хургаду — доктору Экрами. Он как всегда не перебивая выслушивает мой сбивчивый рассказ. А отвечает сдержанно, но с теплотой в голосе:
— Вот видите, господин Лео, ресурсы вашего организма ещё не истощились.
Однако на мой прямой вопрос, почему руки снова стали неподъёмными, отвечает цитатой из Шекспира:
— «На свете много, друг Горацио, что непонятно нашим мудрецам!»
Что ж, с Вильямом не поспоришь. Однако я всё же рискую и набираю код России. Есть у меня там собрат по несчастью, а по совместительству мой духовник.
В отличие от Египта, дозвониться до моей исторической родины не удаётся. А тут ещё за воротами бибикает полиция. Инга идёт узнать, в чём дело, и возвращается в сопровождении стражей порядка. В голове проносятся все варианты возможных ответов по поводу последних событий, включая и происшествия в отеле. Однако по какой-то неведомой причине они о мальчике и не заикаются. Их интересуют ночной шум, женские крики и прочая белиберда. Дескать, я не давал спать соседям. Эх, звукопроводимость здешнего воздуха изумительная. Моя вина, что я упустил это из вида.
На мой счастье, Инга берёт инициативу в свои руки и на прекрасном английском объясняет непрошенным гостям, что у нас был небольшой семейный скандал. Похоже, это звучит не очень убедительно. Особенно если брать во внимание жалкое состояние супруга. Оно, конечно, не ускользнуло от внимания полицейских. Тем не менее они непреклонны. Пишется протокол. В моём положении отделаться штрафом — это выйти сухим из воды.
Отделавшись лёгким испугом, я снова набираю номер мобильного отца Авеля. Моё упорство, как и положено, вознаграждено. Мне отвечают.
Сомневаться не приходится, что монаха ничего в этом мире уже не удивляет и не обескураживает — ни смерть ребёнка, ни коварство молодых, ни моё личное кратковременное чудо. А по — настоящему старца интересует лишь одно:
— А душенька твоя стенала ли от боли?
— Как только мы вошли в тот злосчастный номер — так защемило!
— Ну и слава Господу! Значит, жива ещё, грешница! — Возрадовалась трубка и… треньк! — Отключилась.
— Ну и какой смысл во всех этих душеспасительных беседах? — подвела черту супруга.
Я не стал ей ничего отвечать. Что толку спорить с женщиной, выбравшей себе подобный псевдоним? Но, сдаётся мне, это мнение отразилось на моём лице, потому что «шахиня» моя дулась до вечера. А помирила нас, как водится, спальня.
Полицейская машина осталась позади.
Мы останавливаемся, чтобы утолить жажду.
Ветерок, не находя места, то играет с кудрями Мустафы, то задирает мою разошедшуюся по шву юбку. Чтобы пресечь эти вольности, опускаюсь на почти чёрную каменную плиту. А намётанный взгляд цепляет тем временем бледно — коричневую пластинку с растёкшимся по нему пятном глазури. Кусочек древней посуды, выброшенной на берег волнами. Я поднимаю его и кладу в карман юбки. Турецкий сувенир.
А зима тем временем закругляется. И предвидя свой конец, позволяет светилу хозяйничать вовсю. На берегу появляются первые солнцепоклонники.