Яновская Миньона Исламовна - Вильям Гарвей
М. Яновская
Вильям Гарвей
1578-1657
Издательство ЦК ВЛКСМ
Молодая гвардия
Москва 1957
Редактор М. Метаниева
Художник В. Богданов
Худож. редактор Н. Печникова
Техн. редактор Г. Морозова
А00388 Подп. к печати 31/V 1957 г. Бум.84Х108 1/32 = 2,75 бум. л.=9,02 печ. л. + 5 вклеек Уч. -изд. л. 8,42. Тираж 15000 экз. Цена 4 р.35 к. Зак. 534
Типография "Красное знамя" изд-ва "Молодая гвардия". Москва, А-55, Сущевская, 21.
Костры покаяния
"Труд Гарвея не только редкой ценности плод его ума,
но и подвиг его смелости и самоотречения.
Так через крест поношений прокладывала
себе дорогу в те времена научная истина".
И. П. Павлов.
Уходил шестнадцатый век. Век войн, революций и разложения феодализма; век возрождения литературы, искусства и наук; век великих открытий.
И век неслыханного разгула инквизиции, огнем и мечом уничтожавшей всех инакомыслящих.
Наступил 1600 год. В Риме, где обосновалось центральное управление инквизиции, юбилейный год праздновался широко, и долго. Папа Климент VIII думал этим празднованием увеличить доходы церкви, усилить ее международный авторитет и влияние на верующих.
Верующие прибывали в Рим процессиями с агентами-монахами во главе. Соблазнов в "вечном городе" было множество: можно было за недорогую плату пожить в хорошей гостинице, вволю поесть и попьянствовать в любой из множества таверн - папа предусмотрительно издал приказ, запрещавший содержателям таверн чрезмерно повышать плату, а городская администрация заготовила огромное количество продовольствия.
И еще был соблазн: каждый побывавший в Риме в юбилейный год получал полное отпущение грехов. Это требовало, правда, некоторых усилий: нужно было пятнадцать раз посетить главные церкви католической столицы и подняться на четвереньках по "святой лестнице", символизировавшей восхождение души по ступеням добродетели; но паломников не пугало такое сравнительно легкое искупление.
Пилигримы наводнили город. Толпами теснились они перед алтарями, распевая псалмы, стараясь перекричать друг друга охрипшими от вина и крика голосами. То там, то тут по главным улицам города брели унылые процессии богомольцев. Путешественники ходили по Риму, глазели по сторонам, восторгаясь широкими площадями, роскошными зданиями, обилием нарядных женщин.
И все жаждали зрелищ.
Зрелища были заготовлены: в юбилейные церемонии, как самая торжественная часть ритуала, входило сожжение еретиков.
В этот ветреный зимний вечер ожидалось публичное чтение смертного приговора одному из них. На площади Навона собралась толпа; не переставая, гудел колокол церкви святой Агнессы. Как всегда в такие дни, ворота церкви были настежь открыты. Рядом, на балконе дворца Мадруцци, стояли члены инквизиционного судилища, облаченные в фиолетовые мантии и четырехугольные шапки.
Толпа ждала в безмолвии. Но вот кто-то воскликнул: "Ведут!" И все обернулись в одну сторону.
Человек в монашеской рясе, с веревкой на шее медленно приближался к площади. Худой и изможденный, небольшого роста, он шел выпрямившись, высоко подняв голову, держа в руках зажженную свечу. Заострившиеся черты лица все еще сохраняли былую красоту. Глаза, окруженные темными, почти черными глазницами, глубоко запали. Пристальным взглядом он обвел толпу, и те, кто стоял в передних рядах, увидели в этих горящих глазах выражение глубокой печали.
Два молодых человека из толпы жадно ловили этот взгляд. Четырнадцать лет назад, совсем еще мальчиками, они видели этого человека у себя на родине, в доме своего дяди, профессора Виттенбергского университета. Позже, когда он уже уехал из Германий, они не раз слышали, как читались его письма.
- Зачем он вернулся сюда? - шепнул один из юношей. - Что тянуло его в Падую?
Другой ничего не ответил, неотрывно вглядываясь в лицо великого скитальца, ставшего теперь великим мучеником.
- Учитель говорит... - не унимался первый. Второй перебил его:
- Молчи! Смотри и запоминай...
Между тем палач вывел обреченного в центр площади. Поставил его на колени. Нотарий инквизиции начал чтение:
"...ты, брат Джордано Бруно, сын покойного Джовани Бруно, из Нолы, возраста же твоего около 52 лет..."
Когда приговор был прочитан, Бруно поднялся с колен. Палач вырвал из его рук свечу и задул ее. Это значило, что жизнь его кончилась.
В зловещей тишине последний раз вспыхнуло угасающее пламя, будто и в самом деле пронесся чей-то предсмертный вздох. И тогда Бруно, обведя медленным взглядом стоящих на балконе дворца Мадруцци, внятно сказал: