И начался повальный обыск.
Предоставим слово его очевидцам — группе профессоров.
«23 сего декабря, — писали они в своем протесте, сохранившемся в делах Петровки, — Московский сельскохозяйственный институт переживал факт, невиданный до сего времени в истории русских высших учебных заведений в самые темные времена русской жизни. Учебно-вспомогательные учреждения института, кабинеты, лаборатории, студенческое общежитие, квартиры профессоров, ассистентов и даже квартира директора подверглись обыску. На здание института были направлены пушки, которые угрожали при малейшем сопротивлении обыску разрушить то, что было создано в течение сорокалетнего существования высшей агрономической школы в Петровско-Разумовском.
Самый обыск сопровождался рядом удивительных фактов. У сына одного из нижеподписавшихся, профессора Кулагина, было отобрано детское ружье, у профессора Худякова взят нож для разрезания книг — якобы кинжал. Обыску подвергались в наших квартирах письменные столы, книжные шкафы, буфеты, сундуки с бельем, в подвалах разрывался земляной пол, на леднике переворачивался лед.
Мы не говорим уже о том, что самый обыск сопровождался грубым обращением с профессорами и их семьями, обыскивавшие говорили всем «ты», выбрасывали вещи из сундуков на пол, становились на них ногами, плевали на ковры и т. д.».
Еще с большим варварством проводился обыск в учебных кабинетах и лабораториях. Особенно досталось музею и лаборатории общего земледелия и находившемуся по соседству ботаническому кабинету — самым главным «гнездам красных»: здесь работали Вильямс и его друг, профессор Ростовцев.
Во время обыска Вильямса не было в Петровско-Разумовском — он уехал в город. Профессор Ростовцев, узнав о том, что начался обыск на кафедре земледелия, направился из своей квартиры, где в это время тоже шел обыск, туда, на кафедру, чтобы спасти от разрушения плоды многолетних трудов. Он увидел, что все помещения переполнены солдатами, и полицейскими. Слышался треск взламываемых шкафов и ящиков в столах, звон разбиваемой посуды.
«Драгуны, — писал в своем заявлении Ростовцев, — держа в одной руке винтовку или зацепив ее в коленях, бесцеремонно роются в гербариях, перетряхивают модели, пустую гербарную бумагу, вытаскивают из ящиков, футляров инструменты, вертят их во все стороны и небрежно бросают обратно».
Опомнившись от изумления, Ростовцев бросился отыскивать офицера, командовавшего этим разгромом. Он нашел его возле дверей одного из кабинетов, которую офицер приказал взломать, не дожидаясь даже прихода служителя с ключами.
«Я спросил офицера о причине такой поспешности, просил хотя бы при мне не ломать замков, а отпирать их ключами, но получил в ответ: буду ждать! Мне некогда!»
Обыск продолжался. Это был не обыск, а умышленный разгром, — видимо, драгуны получили распоряжение нанести под видом обыска особенно тяжелый урон тем научным кабинетам и лабораториям, которые были созданы и руководились наиболее передовыми учеными. Драгуны хозяйничали во всех помещениях кафедры земледелия, как иноземные захватчики в доме побежденного.
Ростовцеву этот обыск представлялся военным разгромом; он и писал о нем в соответствующих выражениях, полных горечи и вместе с тем ядовитого презрения по адресу тех, кто его задумал и организовал:
«Перерыв все и не найдя ничего преступного и недозволенного, офицер дал отбой и вывел свои войска.
По уходе войск я с сердечной болью приступил к осмотру обысканного помещения. Все, решительно все оказалось перерытым, гербарии растрепаны, семена разбросаны, ценные коллекции из дендрологического гербария приведены в беспорядок, надписи с них сорваны, модели поломаны».
Повальный обыск, сопровождавшийся этим диким разгромом, не дал никаких результатов. Закончив свои «боевые действия», драгуны и полицейские удалились, увозя с собой в виде военных трофеев детское ружье и нож для разрезания бумаги. А кроме того, в ботаническом кабинете профессора Ростовцева был похищен ценный фотоаппарат, окуляр к микроскопу, несколько ручных луп.
В кабинете кафедры зоотехники обыскивающие ухитрились украсть несколько фунтов топленого масла.
Этот беспримерный обыск вызвал резкие протесты профессоров, преподавателей и студентов института. В своем коллективном заявлении профессора настаивали на том, чтобы были приняты меры против «угроз Московскому Сельскохозяйственному Институту расстреливанием его зданий из пушек в случае неисполнения тех или других требований московской администрации. Разрушить пушкой коллекции института легко, но восстановить их невозможно».