Ветер свободно гуляет вокруг, нагибая маленькие деревца, траву, гремя надорванными крышами, шумя в ушах. Это он рождает звуки вокруг, заставляя все двигаться и качаться - шелест листвы, стуки и скрипы.
Грей уверенно шел в траве между двумя рядами домов. Временами над травой поднималась только его голова.
Я оглядывался по сторонам в поисках остальных. Когда трава становилась гуще, они сходились на тропу, прокладываемую Греем, когда спадала, снова разбредались в стороны.
Что-то серое выскочило из под ног Стила, пробежало по тропе и нырнуло в траву.
- Что это? - спросила Мира.
- Черт его знает. Может, кот. Или заяц.
- Или черт, - Антон продолжал попытки острить, но никто по-прежнему не смеялся.
Трава предательски скрывала поваленные стволы деревьев - или, может быть, что-то другое, потому что я сомневался, что деревья могут быть такими ровными. Что бы это ни было, я часто спотыкался, иногда падал в траву, и вскоре выдохся.
Заметив это, Грей снова подал голос:
- В траве столбы, осторожно.
- Что это такое? - не выдержал я.
- Деревянные опоры линии электропередач. То ли сгнили, то ли их обрушили. Наверное, сгнили у основания. Они лежат через равные интервалы, примечай расстояние.
По крайней мере, в ходьбе был один плюс - комары не успевали на меня садиться и только летали вокруг с противным писком.
- Да, климат становится суше, - снова нарушил тишину голос Грея, ушедшего далеко вперед. - В прошлом году травы было больше.
- Но мы были не здесь, - возразила Мира. - И раньше. В июле, наверное.
- Мы были не так далеко отсюда. Трава с июля больше не росла, замечаешь?
Я прислушивался к их разговору, хотя мало что понимал. Трава не росла с июля? Как это?
Вскоре дома кончились, и мы вышли на открытое пространство, на котором росли редкие деревца.
- Вот! - торжествующе крикнул Грей, указывая вперед. - Трава! Смотрите, вся выгорела!
- Мда... - Мира ткнула почву ногой. - И земля вся какая-то серая.
Она на минуту остановилась, и я невольно залюбовался ей. Какая же она рослая и ладная. Наверное, такие женщины вдохновляли древних греков творить своих венер и афин.
- Скоро начнет разрушаться чернозем! - продолжал Грей с таким воодушевлением, как будто в разрушении чернозема для него было что-то хорошее. - И здесь будет степь!
- Ну, до этого, все-таки, еще далеко, - возразила Мира и снова остановилась, вглядываясь в траву. - Смотри!
Она наклонилась, сорвала и показала Саше какие-то стебли.
- Видишь, пшеница!
- Может, рожь? - Саша скептически улыбнулась.
- Может. Я точно не знаю. Ты знаешь, как выглядит рожь?
- Нет. Не помню. Я видела, но забыла. Никак не могу запомнить.
- Выбрось из головы! Ты легко запомнишь названия всех растений, когда тебе это будет нужно, - отозвался Грей. - Если ты год-другой проживешь здесь. И будешь делать из них что-нибудь для своей жизни - хлеб, плетеные циновки. Ты быстро все запомнишь. Очень быстро.
Грей идет по сухой траве и говорит, не оборачиваясь, но вокруг так тихо, что его слова разносятся далеко вокруг.
- Мозг так устроен, он сразу запоминает то, что ему нужно. И забывает все, что не нужно.
- Если ты что-то забыла, значит, тебе это не было нужно. Мозг не терпит мусора.
- Не пытайся вспомнить названия. Лучше действуй. Забытые названия - слова-мертвецы. Пусть мертвые забавляются со своими мертвецами. Когда придет время, они воскреснут.
Какая чушь, думаю я... и оглядываюсь на Миру.
Из-под ног Грея вдруг вспархивает нечто маленькое и крылатое, за ним еще одно, они поднимаются вверх и по кривой летят вдоль самой земли, за ними поднимается десяток таких же, и вся эта эскадрилья в полном беспорядке описывает петли над полем, чтобы опуститься обратно вдали.
Мы замерли, пораженные. Грей, вскинувший было ружье, медленно опускает его обратно, и идет дальше.
- Никакого шанса. Нужна дробь.
- А если силки? - спрашивает Антон, догоняя его.
- Ну, попробуй. Знаешь как?
- Я думал, ты знаешь.
- Попробуем на досуге как-нибудь.
Я оглядываюсь вокруг и вижу, что Миа ближе всех ко мне, и спрашиваю ее:
- Что это?
- Куропатки, - она улыбается. - Хороший завтрак. А также обед и ужин. Если бы еще удалось его поймать.
Сухое поле заканчивалось, близился лес. Я уставал все сильнее, и, несмотря на прохладную погоду, потел, а спина под ранцем просто стала мокрой. Разбитая губа саднила. Хотелось пить. Укусы чесались, ноги гудели, а лямки натерли плечи.
Про ноги вообще лучше было не думать - я боялся представить, во что они постепенно превращаются.
Мира перестала меня интересовать. Уже не до того.