Полковник вышел последним, и я, глянув на его мокрую и чуть приметно парившую гимнастерку, понял: он дал нам полчаса отдыха, стоял у дома и охранял спящих бойцов…
Во время атаки Чурмаева ранило в голову. Повязка его под фуражкой уже не так белела, была мокрой, как и все на нем, но все же выделяла его в ночи. Он приказал тут же, у дома, построиться, прошелся вдоль неровного строя, вглядываясь каждому в лицо.
— Немного нас, — сказал он и, поморщившись, дотронулся рукою до повязки. — Немного, но мы бойцы. Боевая единица, и должны сохранить себя как боевую единицу, чтобы бить врага. — Он опять потянулся рукою к повязке, и его лицо дрогнуло от боли. — Мало нас, но мы бойцы, — повторил Чурмаев.
Я стоял рядом, видел его лицо и не знал, что ему больше доставляет боль: то, что мало нас, или его рана.
— Иди, комсорг, замыкающим, — приказал он мне. — А я пойду впереди.
Наша жидкая колонна двинулась, а я отошел на шаг и с жалостью смотрел на проходивших ребят. Не думал, что нас так мало, и боль командира, кажется, передалась мне. Еще когда мы сидели там, в лощине, и Чурмаев держал мою пилотку в руках, нас было человек сорок — пятьдесят. А сейчас я не насчитал и трех десятков.
Под ногами чавкал раскисший чернозем, и мы еле поспевали за командиром. Где-то впереди, видно, в балке, шумела вода. Чурмаев шел на этот шум. Поднялись на взгорок. Ночь была беззвездная, тревожные, набухшие от дождя облака закрывали небо, а Чурмаев вел нас прямо к бурлящему потоку на дне балки. Первым вошел в него, и мы все двинулись за ним. Вода доходила до пояса. Пришлось поднять над головою оружие и вещмешки.
Выбрались на сухое, и скоро под сапогами мягко зашелестела стерня сжатого поля. Прошли по ней метров триста. Чурмаев скомандовал:
— Стой! — А потом добавил, будто боялся потревожить притихшую степь: — Вот тут и будем ночевать. Здесь нас голыми руками не возьмешь.
И все легли прямо там, где стояли, на колкую и мокрую стерню. Не выставили даже боевого охранения. Уже сквозь сон я услышал голос командира:
— Спите, здесь нас не найдут…
Мы спали, а рядом с нами был наш командир. А чуть забрезжил рассвет — все на ногах. И я подивился, как преобразил нас этот короткий и крепкий сон. Улыбчивые лица, глаза веселые, бойцы бодры — хоть сейчас снова в бой.
Солдаты приводят в порядок оружие, делятся друг с другом едой, а командир уже определил по карте наше местонахождение и высмотрел в бинокль, что мы расположились недалеко от немецкого аэродрома. Пока еще не рассвело, он принял решение напасть на аэродром. По одному самолету и двум автомашинам-бензозаправщикам, которые стояли на летном поле, Чурмаев определил, что гарнизон там небольшой.
— Справимся, если ударим внезапно, — сказал полковник и, разделив нас на две группы, повел к аэродрому.
Так и вышло. Охрана почти не оказала нам сопротивления. Отстреливаясь, немцы отступили к селу. Оно было километрах в двух за аэродромом.
Пока мы осматривали захваченное аэродромное хозяйство, наш радист налаживал связь со штабом корпуса. Аэродром небольшой и, видно, недавно эвакуирован. Еще стояло несколько примитивных загородок — капониров, сделанных из кольев и соломы. Поверх них натягивались матерчатые маскировочные сетки и туда загоняли самолеты. В стороне склад горючего, землянки солдат охраны аэродрома и летчиков. Все это теперь выглядело сиротливо и жалко.
Мы выставили охранение и стали ждать, когда радист наладит связь. Принесли какую-то немецкую еду. Я сидел в тени около землянки и думал о том, что я, комсорг, вместе с командирами отвечаю за бойцов. Вот и Чурмаев вчера напомнил мне об этом, когда посылал замыкать нашу колонну. А что я сделал за эти дни? Не провел ни одного собрания, не побеседовал по душам с ребятами… На них смотреть больно. Похудели. Лица черные, глаза ввалились… Никудышный я комсорг, если ничем помочь им не могу… Да и воюю я, видно, не очень важно. Когда был пулеметчиком, то волей-неволей у всех на виду оказывался и можно было с меня брать пример, а как взял винтовку, так ничем не выделяюсь среди других. На привалах вижу, что нас остается все меньше и меньше. Я даже не знаю, кто мы теперь — два десятка бойцов? Рота, батальон или полк? Каждый день убивают людей. Особенно в ночных боях и переходах много гибнет и теряется солдат. Сколько их уже промелькнуло перед моими глазами! Погибли или выбыли по ранению, отстали от части… Почти все наши командиры погибли.
Мысли мои шли и шли чередой, и у меня не было сил сдержать, а тем более разобраться в них. Второй день нами командует командир полка. А в нашей группе бойцов меньше взвода. Тогда мне показалось, что я долго сидел у землянки. Сидел и думал, и не было у меня ответов на эти трудные вопросы.