Радист наконец установил связь, и Чурмаев начал говорить с кем-то, кто находился там, в невидимом нам тылу. Говорил долго. До нас доносился его громкий недовольный голос, и все уже стали тревожно поглядывать в его сторону, волноваться.
Наконец он закончил и, сосредоточенный и подтянутый, подошел к нам. По его суровому, сильно похудевшему за эти сутки лицу трудно угадать смысл радиоразговора, но мы чувствовали, что он для Чурмаева был нелегким.
— Командование нам передало благодарность за взятие вчерашней деревни, — бодро начал полковник. — Этот населенный пункт оказался очень важным на этом участке фронта… — Он запнулся и тут же добавил: — И очень хорошо, что мы взяли аэродром… Теперь нам командование дало приказ отбить вот то село. — Чурмаев повел рукою в сторону видневшихся впереди изб. — Оно очень важное для фронта. — Полковник заставил себя улыбнуться и продолжал: — А главное, мы ближе других к нему. Брать его нам поможет артиллерия…
Все это полковник говорил в полном нашем молчании. Мне показалось, что своим молчанием солдаты осуждают его бодрый тон. И, видно поняв это, он сбился. Голос его дрогнул:
— Маловато нас, конечно… Но мы возьмем село, и нас сразу отведут на отдых. Это я вам обещаю… Командование тоже сдержит слово. Только вы, сынки, постарайтесь, и будет все в порядке… Как вчера…
И опять ни одного слова от нас. Видно, бывают в жизни людей такие минуты, когда наступает предел сил и, кажется, уже невозможно идти дальше. Надо сделать над собой усилие, чтобы преодолеть эту «мертвую» точку. Со мною уже было такое. Что-то нужно предпринять, расшевелить ребят, надо сказать какие-то слова, но у меня сдавило в груди, и я нашел в себе силы только, глядя на своего командира, согласно кивнуть головою.
Чурмаев подошел к самому низкорослому солдату, взял его за плечо и что-то тихо сказал. Потом прошел дальше вдоль строя, остановился у другого бойца и опять что-то проговорил. Умолк, достал из-за ремня свою пилотку и осторожно стал натягивать поверх бинта на голову. Перед боем он всегда незаметно для других надевал ее. А вот теперь на виду у всех солдат натягивал пилотку, и все понимали, что это неспроста, бой будет жаркий.
Не знаю, почему, но только никто у нас не имел касок. То есть знаю. Вначале они были у всех, но уже на второй-третий день боев потерялись. К тому же они сильно накалялись на солнце и в них так неудобно было ходить в атаки, что многие сами отделались от них. В обороне каска — защитник, считали мы, а в наступлении она помеха. Подошел Чурмаев и ко мне, спросил:
— Как, комсорг? Возьмем село?
Я кивнул, а потом выдавил из себя:
— Возьмем…
В груди захолодело, шевельнулось какое-то необъяснимое, недоброе предчувствие. Когда полковник отошел, я повернулся к Николаю. Со вчерашнего дня мы держались друг друга. Так вот, я повернулся к нему и, помню, сказал:
— Коля, меня сегодня убьют… Или тяжело ранят.
Он молчал, только тревожно смотрел на меня.
— У меня никогда не было этих мыслей, а вот… — продолжал я, но Николай прервал:
— Не думай об этом. Слышишь, Сережа, не думай. — И, сжав мою руку ниже плеча, добавил: — Все будет хорошо. Ты только не думай…
Мы стояли в стороне от остальных. Я видел, как радист убирает антенну. Комполка находился там, у радиопередатчика, и о чем-то говорил с радистом. Время от времени он посматривал на часы. Я все это видел и слушал Николая. Он хотел развеять мои грустные мысли. Я соглашался. Предчувствие — это чепуха. Самое важное в моей жизни будет сейчас, когда мы пойдем на это село.
И вот где-то сбоку от нас пролетели первые снаряды, и четыре черных фонтана вырвались из земли.
— Пора! — крикнул Чурмаев.
Рассыпавшись редкой цепью, мы побежали в сторону этих фонтанов.
Артиллеристы!.. Как же умело и точно вели они тогда огонь. Стреляла батарея каких-то виртуозов. Мы бежали за разрывами, чувствуя себя за этим шквалом огня, как за каменной стеной. Их снаряды охраняли нас так надежно, что я забыл о своем недобром предчувствии и бежал, как никогда, легко. Через пелену разрывов все смотрели на затаившееся село, его избы и огороды… Сквозь пыльную дымку все яснее проступали темные квадраты небольших садов, сбегавших к оврагу.
Вдруг я заметил, как впереди метнулась серая фигура. Вскинул свою винтовку и на ходу выстрелил в немца. Было еще далеко, и вряд ли я мог попасть. Привычным движением стал перезаряжать, чтобы послать в казенник новый патрон, но гильза не вылетела. Я клацнул затвором раз, другой, потом открыл его, заглянул в казенник, и меня словно прошило током — сломался зуб выбрасывателя! Что делать? Как мне быть?