— Да сена побольше наложите в подводу. Сена побольше.
Хозяйка подошла ко мне, грустно улыбнулась, и в ее доброй материнской улыбке было столько тепла и жалости, что у меня все сжалось в груди.
— Ну, я пойду, сынок… До свидания. — Она чуть склонила голову и замерла, как это делают деревенские женщины при прощании.
Я выдохнул свое нелепое «до свидания». Хотел подняться, проводить до порога, но почему-то не поднялся и не проводил… До сих пор не могу простить себе этого. Силы у меня были, я ведь дошел сюда сам. А вот не встал и не проводил…
Потом вбежал тот молоденький младший лейтенант.
— Выходите! Подвода уже готова!
Сам, без посторонней помощи, вышел во двор. Подвода стояла у крыльца. На нее было наложено много соломы, на которой лежали двое солдат.
Перед отъездом к подводе подошел старший лейтенант, о чем-то поговорил со своими бойцами, потом остановился рядом со мною, положил руку на плечо.
— Ты извини, солдат. Надо бы тебя отправить сразу… Да свободных у меня людей нет. Ты же видишь?
— Спасибо, старший лейтенант. Спасибо, что освободили, — ответил я и почувствовал, что все поплыло передо мною.
Но теперь уже не боялся потерять сознание. Я был у своих и знал, что не умру.
8
Открыл глаза, когда уже смеркалось, и сразу подумал: «Как же так? Даже не знаю названия села, где мне спасли жизнь. Если врачи вылечат меня и я уцелею на войне, то как же найду это село?» Хотел тут же спросить у ездового, знает ли он название села, откуда мы выехали, но он сидел впереди, а я лежал в конце подводы. Расстояние слишком велико для меня — а голос мой совсем ослабел, я едва слышал себя, — чтобы я смог докричаться до него. К тому же между нами лежали два раненых артиллериста. Они еще не свыклись со своей болью, вскрикивали на ухабах и неровностях дороги и громко стонали.
Я лежал молча, только сильнее сжимал зубы, когда подвода шла по особенно тряской дороге.
Мы доехали к повороту. Повернул голову и на обочине дороги увидел указатель. На синей жести белыми буквами по-немецки было написано: «Большие проходы». «Ну, по этому странному названию я найду и то село», — подумалось мне, и успокоился.
До сих пор не знаю, правильно ли прочел надпись на немецком указателе. Конечно, с тех пор прошла почти вся моя жизнь и за это время я слышал столько названий сел и деревень, во стольких побывал городах, что мог и перепутать что-то. Но все же думаю, там было написано именно «Большие проходы».
В село, где разместился полевой медпункт, въехали, когда совсем стемнело. Выехали на окраину, к леску, и в полутьме увидел темные силуэты больших брезентовых палаток. Подводу перестало трясти. Я слышал, как ездовой кому-то говорил, что привез раненых, а тот раздраженно кричал:
— А из какой части?
— Двое из нашей, а один — не знаю. Ты из какой, сынок? — негромко спросил меня он.
— Из восьмой гвардейской дивизии, — крикнул я что было мочи, но услышал не свой голос, а какой-то сдавленный хрип.
— Он из восьмой дивизии, — повторил громче поднявшийся с подводы раненый артиллерист.
И тут же из темноты:
— Вези его в госпиталь!
Помню, как надо мною склонилось пожилое лицо ездового.
— Сынок? Говорят, в госпиталь тебя. А куда ехать, где твой госпиталь, я не знаю…
Он замолчал, ожидая моего ответа, но не дождавшись, уже с какою-то мольбой продолжал:
— Да мне ведь и в часть надо возвращаться. А то отстану от своих.
— Ссади меня, отец, — сказал я ездовому. — Дальше не поедем…
— И правда, — обрадованно согласился тот.
Я слышал, как ездовой приговаривал, суетливо спеша к большой длинной палатке:
— Сейчас я тебя, милый, пристрою.
И через несколько минут, запыхавшись, появился у подводы.
— Едем, сынок. Договорился. Тесно там, страх. Ну да ничего…
Из палатки, куда мы подъехали, вышел заспанный санитар помочь ездовому снять меня с подводы. За дорогу я совсем расклеился и уже еле передвигал ноги. Ввели меня в огромную палату. Там на соломе в два ряда лежали раненые. Между ними был небольшой проход. Меня положили прямо у входа. И я тут же провалился в тяжелое забытье.
Думал, что страшные мои ночи уже позади, но ошибся. Эта была самой тяжелой, и, наверное, если бы не сознание, что я у своих, рядом с врачами, не выжил бы. Задним числом много размышлял, почему так произошло. И приходил к выводу, что здесь есть и моя вина. Мне надо было все же самому сказать тому человеку с сердитым голосом, какая у меня рана и сколько я уже нахожусь без медицинской помощи.