Я спросил его, как мои дела. Врач оказался юмористом и ответил:
— Здоровья тебе, солдат, хватит до конца твоей жизни.
Не скрою, его черный юмор я понял, только когда он ушел. Действительно, моего здоровья хватит до конца жизни… Если я умру сегодня, то он сказал мне сущую правду, ничего не утаил…
Все эти дни я ничего не ел, как, впрочем, и все в нашей палате. Здесь просили только пить, и то далеко не все. И вдруг через некоторое время мне захотелось есть.
— Батюшки! — испуганно всплеснул руками санитар. — А у нас ведь… — И он в недоумении повернулся к другому санитару. — Иван, он исть просит!
Тот тоже выразил еще большее удивление, подошел к моей койке, будто хотел посмотреть на чудо. Оглядев меня, он спросил:
— Правда? — Одобрительно улыбнувшись, предложил: — Надо у хозяев попросить. — И, повернувшись к своему напарнику, добавил: — Уж больно парень хороший…
«Хорошим» я был для них, видно, потому, что не стонал и не докучал просьбами. Я слышал, как не раз санитары приводили меня в пример другим ранбольным.
— Ну, чего ты так надрываешься? Тебе больно, а ты потерпи. Ведь от того, что кричишь, легче не будет. Вон посмотри, у окна солдатик, ранение какое! Страх! А он молчит…
Не помню, сколько дней пролежал я в этой палате «безнадежных». Наш полевой медпункт переезжал на новое место, ближе к передовой. Раненые все уже были эвакуированы. Только троих из палаты «безнадежных» нельзя было перевозить, и мы еще оставались два или три дня одни в избе. Около нас дежурили врач и санитар. Стало совсем муторно. Дела на поправку не шли. Спасти меня, как и тех двоих, что остались здесь, можно было только в стационарном госпитале. Это мне со слов врачей рассказал простодушный санитар.
— А вас никуды нельзя перевозить, — сокрушенно заключил он. — Застряли мы тут с вами… Боятся, помрете в дороге…
Потом врач все же решился отвезти нас в госпиталь. Раздобыли большую подводу на резиновом ходу, навалили на нее много сена, уложили нас троих и тронулись.
Везли медленно, осторожно, словно аквариум с рыбами перевозили. По дороге останавливались, нам делали уколы. И все же одного не уберегли. А потом врач приказал везти нас побыстрее: «А то и этих не довезем».
Остановились в поле прямо перед полотном железной дороги. Скоро подошел санитарный поезд. Из него выбежали санитары с носилками, сняли нас с подводы, осторожно переложили на носилки и внесли в вагон. А третий наш товарищ возвращался назад, в тот сад, куда была проторена прямая дорожка «недолгожителями» нашей палаты.
Поезд тут же тронулся, и с этого часа началась другая, госпитальная жизнь ранбольного. Ее знают все, кто был в моем положении. Госпиталь, операция, переезд в глубь страны, в новый госпиталь, долгое лечение… Тут уж кому как повезет.
Запомнились мне тогда два госпиталя. Первый в городе Калач Воронежской области. Сюда по воскресеньям из окрестных сел приходили старушки и женщины с белыми узелками, садились около наших коек, кормили своей вкусной снедью и расспрашивали, не встречали ли мы их сыновей, мужей и братьев там, на фронте. Такого я не видел больше нигде, хотя пришлось лежать после других ранений, наверное, в добром десятке госпиталей.
Потом меня перевезли в госпиталь № 3695. Здесь я пролежал до середины ноября сорок третьего. Медкомиссия определила меня негодным к военной службе. Значит, в мирной жизни я буду инвалидом.
— Да вы что? — молил я врачей. — Родные мои доктора, вы же спасли мне жизнь, а теперь отбираете ее. Мне же только двадцать лет.
Я писал рапорты, ходил по начальству, и нашелся какой-то самый «главный врач», добрая душа, который сжалился.
— Только дай слово, что ты никогда не будешь курить!
С радостью дал и до сих пор держу это слово. Меня направили в запасной полк.
Я уже говорил, что война для меня после этого моего возвращения с того света выдалась длинной. Я опять был и пулеметчиком, и артиллеристом, и в матушке-пехоте воевал. И было на той войне, как и всем, нелегко. Правильно говорят: «На войне как на войне…»
Освобождал Крым и при штурме Сапун-горы опять был ранен. Вылечили, и снова попал в запасной полк. А дальше освобождал Украину, воевал и на чужих землях, в Венгрии, Австрии, Чехословакии… Много всего и всякого было. И еще одно свое ранение запомнил. Оно было в марте сорок пятого. Хорошо запомнил, наверное, потому, что меня в полковой медпункт привез на своем «виллисе» наш гвардии полковник Морев. Меня бинтовали, а полковник говорил врачам: