— А как Николай Иосифович Толпеко? — вспомнил я его разговор о слезах.
— Он молодцом держался, — ответил Русакович. — Все свои позиции искал… Да где там, домов понастроили, улицы по-другому спланировали, оврагов тех нет, где мы на брюхе ползали да в окопах, в блиндажах мерзли… А вот место, где его ранило, нашел. От берега Волги искал. В том месте немцы близко к реке вышли. Всего какие-то сотни метров оставались. А наши уцепились и не сдвинулись дальше. Там его и ранило… — И тут же, будто вспомнив важное, добавляет: — А вы все же напишите по этому адресу Федору Лукичу… Всякие, конечно, случаи на войне бывали. Но такой… Я ведь видел его убитым, документы у него взяли, а оно, видишь, как обернулось… Я вот теперь думаю: и другие ведь ошибки могли быть. Война… Что она только делала с людьми, проклятая.
После долгого молчания спрашиваю у Русаковича:
— Ну, а с Зайцевым вы встретились?
— Да, встретились… Повидались, конечно. А поговорить как следует не довелось. Он с большим военным начальством все время был. Занятый. Немножко посидели в его гостинице. И то при людях. Он просил, чтобы вы ему книжку свою про Сталинград выслали. Это ведь все наше… Трудное, а наше.
Я выполнил просьбу Зайцева, выслал книгу, написал письмо, в котором спрашивал, нет ли у него известий о семье Грязевых.
Василий Григорьевич ответил:
«Прочитал все рассказы в сборнике. Все они жизненно устойчивые, потому что это правда. Но в отдельных местах допущены неточности. Например, нашего летчика убил не офицер, как рассказывает Иван Порфирьевич. Это было 20 октября на территории метизного завода. В моем присутствии обгоревший летчик без сознания лежал в воронке, парашют развевало ветром, к месту падения бежали со своей стороны фашисты и мы. Первыми оказались гитлеровцы, но они при отходе в свои траншеи попали под пулеметный огонь и все замертво легли под полотнищем парашюта. Бой за летчика шел до вечера. Первым к парашюту от нас подобрался медфельдшер Леонид Зыкин. Но он оказался в окружении фашистских солдат.
Фельдшера Зыкина в этом бою ранило. Только вечером мы установили, что летчик был наш. В этом бою я, как командир взвода, был старшим…
Вы верно пишете о сгоревшем танке. Он стоял на нашей территории. Под танком был снайперский пост. В конце сентября под этой машиной погиб снайпер Коллентев. Он родом из города Томска. В вашей книге Иван Порфирьевич рассказывает, как погибла медсестра Клава. Надо полагать, Иван Порфирьевич имеет в виду медсестру Свинцову — жену командира 2-го батальона капитана Котова.
Если речь идет о ней, то к этой сестре относились все с большим уважением. Любили ее солдаты не за большие черные глаза, а за мужскую храбрость в бою.
Погибла Клава не на Мамаевом кургане, как рассказывает Иван Порфирьевич, а в овраге Долгом 28 января 1943 года, перевязывая тяжело раненного командира второй пулеметной роты капитана Большешапова. Однако в то время он уже был ранен. Видимо, он имеет в виду другую Клаву. Сколько было их, этих беззаветных Клав, Наташ, Маш, дорогих наших сестричек, оставшихся навсегда на той войне.
Вы спрашиваете о Грязеве. К сожалению, о нем ничего нового не знаю.
С Русаковичем встречался в Волгограде на праздновании сорокалетия со дня разгрома фашистских войск.
Он по-прежнему скромно-порядочный человек. Другой бы на его месте всех бы на дыбы поставил и медицину на помощь призывал (ведь у него столько ранений!), а своего места среди достойных защитников Родины добился. А он вот такой человек. Есть эти люди, и ими наша земля держится.
Я переслал копию этого письма Ивану Порфирьевичу. Хотелось уточнить факты и события тех боев, про которые мне рассказывал Русакович, а вот теперь Зайцев.
Пришел ответ Ивана Порфирьевича.
«Получил от Вас письмо и сразу отписываю. Оно меня огорчило. Неужели война все перепутала в моей голове? Правда, и немудрено. С прошедшими по дорогам войны от звонка и до звонка такое, видно, могло случиться. Но я многое помню и не забуду до самой смерти. Видел, как горели наши города и села, видел муки наших людей, и сердце мое, и разум мой требовали только мщения за многострадальную Родину, и каждая моя мысль была: только бы уничтожить фашистскую гадину. Вы знаете, до сталинградских сражений я побывал во многих передрягах, но еще раз прошу поверить мне: таких тяжелых боев, как в Сталинграде, не было нигде. Они самые кровавые и упорные.
Вы знаете, наша 284-я дивизия, которой командовал Батюк, пришла в Сталинград после Родимцева, в сентябре и до 19 января 1943 года я был в боях у нефтяных баков, на улицах Артиллерийская и Дивизионная, на территории метизного завода, но больше всего на Мамаевом кургане. А будучи уже командиром стрелковой роты, был ранен…