Теперь я не только отдыхал, но и смотрел во все глаза, не переставая поражаться тому, какие чудеса может творить земля, когда ей небо в разумных пропорциях посылает тепло и воду…
Красный сад вернул способность воспринимать чудеса Индии, и весь остаток дня мне вновь суждено было удивляться и переживать.
Уже поздним вечером, когда в наших ресторанах начинают предупреждающе гаснуть огни, мы вошли в небольшой национальный ресторан. Решили послушать старинную индийскую музыку. В большинстве ресторанов и кафе, где нам доводилось ужинать, исполняют современную — европейскую и американскую.
Продолговатый зал, где стоит десятка два столиков, погружен в зыбкий полумрак. Лишь кое-где горят свечи, лиц людей не видно — только силуэты, повернутые к светлому пятну эстрады. Четыре музыканта и певец обрушивают в зал надрывные звуки. Между столиками тенями мелькают официанты в яркой униформе и знаками различия на погонах: официанты-майоры, полковники и даже генералы…
Певца сменяет певица, потом — пение дуэтом, и наконец под негромкие аплодисменты выходит юноша, и зал заливает прекрасный бархатный баритон, которому, когда он берет низкие ноты, на нашем столе подпевает хрусталь. Это уже настоящая музыка и прекрасные песни, ради чего мы сюда шли…
Осматриваю темный зал и вдруг почти рядом замечаю столик, за которым сидят трое детей. Даже вздрагиваю: три мальчика — четырех, семи и, возможно, десяти лет. Рядом отец. Все слушают концерт. Если бы не полуночное время — семейная идиллия, да и только. Смотрю на самого меньшего: у бедняжки слипаются глаза. Старшие стоически борются со сном, поглядывая то на певца, то на строгое лицо папы. И вдруг вконец разморенный малыш роняет голову и, свернувшись калачиком, ложится на просторное кресло. Все это не вызывает никакой реакции ни у его старших братьев, ни у отца.
Из темноты, как привидение, появился официант-генерал. Он ставит перед детьми и папой мороженое с фруктами в высоких фужерах. Спящего мальчика никто не будит. Теперь уже меня больше занимает эта странная семья, чем эстрада, на которую к тому времени вышел знаменитый американский чревовещатель.
В зале оживление. За столиком сначала неохотно, а потом все громче похохатывают над диалогом чревовещателя с куклой. А когда артист спросил у куклы: «Зачем вон тот респектабельный господин носит очки?» — и кукла ответила: «Он не доверяет своим глазам», — зал разразился аплодисментами. Оживляются и мальчики. Они выражают неподдельный восторг, горячо хлопают вместе со всеми лучшей остроте заокеанского артиста, а я не могу оценить этого наигранного экспромта, потому что в перегруженной за день впечатлениями голове опять роятся десятки проклятых «почему?» Почему в столь поздний час здесь эта семья? Где мать этих мальчиков? Почему к их усталости равнодушен отец? Кто он? Актер, бизнесмен, чиновник? Местный житель или заезжий иностранец?
Когда второй малыш стал безмятежно укладываться на кресле, я, не удержавшись, обратился к папаше. Разгадка оказалась простой. Отец ребят — управляющий этого ресторана. И, как мне кажется, сейчас он находится на работе. Нам же рассказывает такую версию. Всей семьей они были в театре. Мать у них врач. После спектакля ее вызвали к внезапно захворавшему пациенту, а они, чтобы не скучать дома, поехали сюда поужинать. Он рассказывал легко, непринужденно, но видно, что это придумано. «Хорошенькое «скучать» в полночь», — хотелось сказать ему, но я только указал глазами на спящих мальчиков. Папаша как-то неопределенно махнул рукой, показав этим жестом, что здесь ничего необычного нет, и стал оглядывать зал.
Теперь уже нельзя было не заметить, что управляющий зорко следит за всем, что происходит на эстраде, в зале, за стойкой бара и даже за занавеской кухни, откуда с подносами выпархивают официанты.
Старший его сын продолжал бодрствовать. Он раньше других издавал все тот же восторженный вопль по поводу очередной шутки чревовещателя и, захлопав в ладоши, увлек весь зал. Потом незаметно локотком подтолкнул уже засыпавшего брата, и тот поддержал его, но тут же опять начал клевать носом. Под общий хохот подвыпивших посетителей ресторана мальчик вступил в «милую» перебранку с куклой чревовещателя. Дети работают здесь, как и их папа. Мне стало грустно. Остро пожалел мальчишек.
Чревовещатель покинул эстраду, опять заиграл оркестр. Приглушенная, мягкая музыка обволакивала зал, чадили свечи, трепетно подрагивая робкими язычками пламени. В зале перестала ощущаться прохлада кондишена, и мне показалось, что я опять в одном из самых красивых храмов Индии где-то под Майсором.