— Вертолеты. Над миллионами делийцев пролетели вертолеты и высыпали на их головы лепестки роз. А один из них был наряжен гигантским красочно расписанным слоном и демонстрировал великолепные фигуры высшего пилотажа. Он кланялся, приветливо помахивал хоботом, перебирал ногами, ложился на бок и ловко проделывал другие смешные трюки.
— Конечно, театральное представление лучше театра военных действий, — пошутил менеджер, — но мир пока таков, что люди никак не могут договориться иметь только один театр — искусство. Народам надо скорее договориться о разоружении, переводить экономику на мирные нужды…
— И тогда не будет разговоров о лишних людях, — заметил я.
Кришнан улыбнулся, отпивая из бокала содовую:
— Но каждый все же сам должен заботиться о себе.
— Сильный выживает, а слабый погибает…
— Это придумала природа, — задиристо блеснул глазами Кришнан, показывая, что он готов доспорить со мной о частных и государственных предприятиях.
А мне вдруг расхотелось доказывать дальше очевидное, и я спросил у него:
— Из какой вы семьи?
— А какое это имеет значение?
— А все же?
— По-вашему, из богатой, — выпалил он, стараясь досадить мне, — Отец — профессор, мать — преподавательница музыки, старшая сестра содержит маленькую торговую фирму…
— Ну вот, теперь все проясняется.
— Что проясняется?
— Это пропаганда… — Уже не раз наши споры с некоторыми индийскими писателями и журналистами кончались на этом: когда у них иссякали аргументы, они прятались за слова «пропаганда», «коммунистическая агитация».
Разная Индия, разные люди живут в ней, по-разному они понимают одни и те же проблемы, но в одном мнении мы всегда сходились в наших бесчисленных беседах — на земле не должно быть войны. Люди могут спорить, отстаивать свою точку зрения, свой образ мыслей, свою веру и свою социальную систему жизни, но не воевать.
— Война — это бессилие и позор человечества, — заявил руководитель группы физиков атомного исследовательского центра доктор Р. К. Айангар, — а те, что подстрекают или развязывают войны, достойны народного проклятия и забвения.
— У нас совсем другие отношения складываются с вашей страной. Мы питаем доверие к Советскому Союзу, потому что он всегда понимал наши проблемы, помогал нам экономически и поддерживал нашу политику в международном плане. Страна, как и человек, должна быть искренней, чтобы завоевать доверие соседа.
Даже в последний отведенный нам для отдыха день в Мадрасе — и в самом городе, и когда поехали за семьдесят километров на пляжи — на меня тропическим ливнем продолжало обрушиваться новое, необычное, то, что я еще не видел. Все время подхлестывало сознание того, что, если мы сейчас не остановимся и не посмотрим, я уже до конца своей жизни никогда этого не увижу. И мы останавливались, смотрели, спрашивали, щелкали фотокамерами, делали пометки в блокнотах, хотя и договорились ехать без остановки и скорей наконец-то выкупаться в Индийском океане.
Проезжаем через деревню. Асфальтовая дорога завалена слоем скошенной пшеницы, а потом ячменя. Машины проскакивают по мягкому настилу, а крестьянин подобием наших граблей переворачивает и подправляет колосья, чтобы-они попадали под колеса. Это он ведет обмолот урожая, используя даровую силу машин бездельников-туристов.
В ста метрах от дороги под тенью низкорослых развесистых финиковых и высоченных кокосовых пальм — островерхие хижины «туземной деревни». Я много раз видел их в кино, по телевизору, на картинах и фото, но никогда не разглядывал вот так, в натуре. Но как тут не остановишься, хотя и знаешь, что эти деревни размещены вдоль туристской трассы не без особого умысла…
Останавливаемся и в обычном поселении, где люди живут не в хижинах из бамбука, а в каменных и глинобитных домах. Сворачиваем в проулок, подходим поближе к одному двору. Он полуогорожен — жиденький заборчик из веток какого-то кустарника отделяет жалкие строения только от улицы. Во дворе женщина веет на ветру зерно, — возможно, то, которое обмолотил на дороге ее муж. Бегает тощая собака. Как и ее хозяйка, не обращает на нас никакого внимания. В куче навоза роются пестрые мелкорослые куры, где-то повизгивает поросенок. Жилое помещение (что-то среднее между сараем и землянкой с плоской крышей) небольшое, всего одна комната метров пятнадцать — восемнадцать. Пол земляной, одно окно.
— Лучшее место в доме, перед окном, — для коровы, — поясняет наш гид. — Корова для семьи — это все. Она как мать.
Я уже столько наслышан об индийской корове и в эти дни постоянно сталкиваюсь с ними в таких неожиданных местах, что не удивлюсь, если сейчас увижу безмолвное священное животное в комнате. Однако коровы в доме нет, наверное, она еще не вернулась с пастбища, а возможно, ее никогда и не было в этой семье.