Возвращаемся к машине. Нам продолжают рассказывать о культе коровы в Индии, о ее святости, а я вспоминаю свое детство, и для меня нет ничего удивительного, что индийцы обожествили это домашнее животное. В наших бедных крестьянских семьях корова тоже была часто единственной кормилицей, и на нее если не молились, как в Индии, то уж ухаживали и заботились о ней, как и подобает ухаживать за кормилицей. Теленок, родившийся зимой, до весны рос в доме как член семьи, и ему было отведено самое лучшее, теплое место в хате — у печки, перед окном… Когда в первую бомбежку убило нашу Зорьку, мы все плакали и причитали по ней, как не плакали ни по дому, который разбило той же бомбой, ни по тому, что было в доме. Мама не могла есть мяса Зорьки, хотя и было голодно. «Вот здесь останавливается, — хватала она себя за горло, — не могу». И она ела противный кисель из казеинового клея.
Пытаюсь и не могу объяснить себе, почему Индия так часто вызывает во мне воспоминания, связанные с детством и войной? Наверное, потому, как все, что я видел здесь — и нищету, и голод, и страдания людей, — у меня навсегда слилось с тем далеким и горьким временем. Интересно, а какие бы ассоциации вызвала бы Индия у моих детей, что бы они и те, у кого было совсем другое детство и другая жизнь, вспоминали? Верю, что человеку не надо переживать все самому, чтобы понять и отозваться на горе другого.
Он — человек и понимает брата-человека сердцем.
…Ехали вдоль океанского побережья, мимо великолепных песчаных пляжей, над которыми склонялись шатры кокосовых пальм, а от берега и до самой дороги разметались рощи банановых, манговых, папайевых и других деревьев.
Если есть рай на земле, то он обязательно должен выглядеть именно таким, как это побережье: небо — голубое, океан — синий, песок — золотой, а берег — зеленый. И когда я бросился в ласковую теплую воду, как то парное молоко нашей коровы Зорьки из далекого детства, то и впрямь поверил, что на планете Земля есть рай и он здесь, в семидесяти километрах от Мадраса.
Все эти дни меня вели по Индии не только удивление и восторг, но нередко горечь и отчаяние. А эти крайние точки проявления человеческого духа — плохие советчики, они сказались и на моих оценках того, что я видел, и, наверное, надо было обозначить мои записки как субъективные. Кто набрался терпения дочитать их до конца, видит — конечно, очень субъективные…
1979
ЕСЛИ СИЛЬНО ЗАХОТЕТЬ
Еще не ушли последние дни ноября, а солнечный Хельсинки начал встречать рождество. Низкое, чуть поднявшееся над морем и рваной кромкой зданий зимнее солнце слепит глаза, весело отражается в нарядных новогодних витринах магазинов, играет на озабоченных лицах хельсинкцев. Они по-деловому сосредоточены, подтянуты и, бросая короткие, оценивающие взгляды на яркие, расцвеченные новогодним «серебром» и «золотом» товары, вываливающиеся из окон и дверей магазинов, прикидывают, как им выгоднее потратить марки на рождественские подарки.
В Хельсинки поражает многое. Пугали слякотной ленинградской погодой, снегом с дождем, а светит солнце, и здесь настоящая среднерусская зима. Улицы заснежены, мороз за десять градусов, да еще с ветерком, а люди в легких и осенних полупальто, и все, за исключением глубоких стариков, простоволосые. Особо удивляют дети. Они снуют но улицам нараспашку, без шарфов и головных уборов. Город запружен многоцветными куртками, исхлестанными вдоль и поперек молниями, кажется, вся Финляндия от мала до велика облачилась в эти удобные для бега одежды и устремилась к финишу «80-е ГОДЫ», за которым уже рукой подать до третьего тысячелетия нашей эры.
Глядя на загадочных хельсинкцев, я устыдился своего тяжелого демисезонного пальто и тоже обрядился в невесомую куртку, купленную в самом популярном здесь универмаге «Стокман». В ней было холодно, но я верил, что не простужусь, надеясь на закон: попадая в непривычную среду, ты должен принять ее, и тебе гарантирована безопасность.
Последнее время я, как засидевшийся второгодник, открывал для себя всем известное. Только недавно я доказал существование закона одновременного созревания идей: Ломоносов — Лавуазье, Маркони — Попов, Бойль — Мариотт…
А сейчас я был накануне еще более важного открытия и меня охватывало предчувствие, что оно должно произойти в этом незнакомом мне городе. Дело в том, что в последние дни я читал удивительную книгу всемирно известного врача и биолога, директора Международного института стресса Ганса Селье «Стресс без стресса». Даже не читал, а смаковал, как смакуют хорошее вино, отпивая по глотку и стараясь дольше задержать в себе благоуханный аромат и чудный вкус напитка. Проглотив короткую, всего в несколько страниц главку, я прислушивался к себе и с удивлением обнаруживал, что все, о чем пишет Ганс Селье, мне давно известно. Все, что экспериментально доказал ученый в лабораториях и клиниках своего института, я испытал на себе и не мог отделаться от ощущения, будто Селье рассказывает про меня, а сам я вновь оказался на знакомой дороге, по которой не раз проходил, но тогда на ней не было ни указательных знаков, ни надписей с названиями населенных пунктов и перекрестков, а теперь все это есть и я знаю, куда иду.