Подхожу к знакомому капитану милиции.
— Нельзя! Здесь командуют врачи санэпидстанции… Подожди…
Становлюсь рядом и молча смотрю, как грузят в машину то, что когда-то было людьми… Сколько их осталось под этими развалинами?
…Мы откапывали соседей Коршуновых. Бомба угодила в угол их блиндажа. Лопата младшего братишки Сергея уперлась в месиво из волос и земли. По зеленой шали определили, что это тетя Шура. Постояли, помолчали, и кто-то сказал: «Давайте присыпем. Им теперь все равно, где лежать».
Но и присыпать их не успели. Внезапно начался обстрел из тяжелых минометов «скрипунов». Убило двух мальчишек из нашего 8 класса, а брата контузило…
Тогда шел, кажется, сентябрь. А позже уже некому было бегать откапывать. Мы, как суслики, позабивались в свои норы и щели и ждали конца…
Спускаемся в подвал, когда увозят останки. Помещение большое.
— Их просто замуровало, — шепчет мне на ухо капитан милиции. — Дом рухнул, и их замуровало…
Молча обходим подвал, думаем об одном. «Сколько времени эти несчастные могли прожить? Неделю? Две? Месяц?»
— Здесь был продовольственный склад кафе… — говорит капитан.
«На что надеялись… кого звали…» Не могу разлепить губы, лицо свело.
Звонок телефона оторвал меня от этого интервью с самим собою. Рая разыскала финского журналиста, он поехал в свою бастующую редакцию и ждет нас. Надо собираться, а я застрял в своем Сталинграде…
Он был у нас весной пятьдесят первого… Тогда же откопали тех… у вокзала. Город еще лежал в руинах, только поднялся его центр, а мир, казалось, подступил к новой черте катастрофы. Моя мама, опасливо поглядывая на черную тарелку хрипевшего репродуктора, повторяла: «Только бы не в этом году, только бы не сейчас. Еще и на ноги не встали…»
На юге города строился Волго-Донской канал. На заводах и стройках шли митинги протеста против поджигателей новой войны, и я писал в газете гневные репортажи с этих митингов. Думал ли я тогда, что через тридцать лет, когда моя жизнь пройдет перевал, мир будут сотрясать все те же холодные ветры…
В подъезде редакции журнала нас с Раей встретили пикетчики. Но, видно признав, что мы ничем не угрожаем их борьбе, пропустили.
— Угостил их пивом и кофе. — Шуткой встретил нас журналист. — Иначе и меня бы не пустили в редакцию…
Его словам гулко вторило пустое здание. Это уже был не тот веселый и беззаботный человек, которого я встретил на рождественском вечере. Он тревожно говорил о забастовке.
— Если профсоюз не договорится в эти дни с издателями, то забастовка может продлиться несколько месяцев… Но у меня хорошее предчувствие. — Разливая кофе, он впервые улыбнулся. — Забастовка кончится восьмого января…
— Через пять дней? — удивилась Рая. — Почему?
— Я загадал вчера. А сегодня ваш звонок… И эта встреча…
Мы еще поговорили о забастовке.
— Уже не вышло три номера и материалы от зарубежных корреспондентов растут, как снежный ком, — сокрушался наш хозяин. — А у нас корреспонденты в Москве, Нью-Йорке, Лондоне, Мадриде, Австрии, Греции…
— В Москве на вас работает индийский журналист?
— Да-а…
— Я знаю его. Перед поездкой в Индию встречались. Еще удивился, почему индус пишет для Финляндии?
— Очень просто. Он хороший журналист.
Дальше разговор вновь обрывается. Мой собеседник весь в сегодняшних заботах, а я все еще там, в Сталинграде: тушу пожары, хороню убитых и умерших от ран и каждый день жду, что такое случится и со мною, потому что войне нет конца. Пришла она к нам на Волгу жарким летом, а уже жмут крещенские морозы, и мы, горстка жителей в рабочем поселке, на окраине Сталинграда, умираем от голода, ран, страха и холода…
Голос хозяина кабинета вырывает меня из военных сороковых, но я тут же попадаю в тревожные пятидесятые.
— Мир тесен, — говорит он. — А мы думаем, что мир большой. Вы знаете нашего корреспондента. С вами встречались в пятьдесят первом в Сталинграде, а сейчас в Хельсинки…
Мы уже выяснили, что Микколо приезжал тогда по приглашению Антифашистского комитета советской молодежи. Он был студентом Хельсинкского университета. Делегация присутствовала на первомайских празднествах в Москве, а потом отправилась в наш город.
Он вспоминает детали, а я взволнованно уточняю их.
— Самолет летел низко, и видно было, как крестьяне работали в поле.
— Это был Ил-14. До Сталинграда он плюхал почти три часа…
— Стюардессы — в меховых шапках.
— Точно, небольшие меховые шапочки из теплой норки… А я забыл…
— Волга очень широкая. Течение мощное. Наш катер сильно сносило вниз. Лес на той стороне реки затоплен…