…Поезд тем временем стал медленно отходить. Я подошел к окну и вздрогнул: на перроне в толпе провожающих стоит та же ослепительно красивая женщина и машет рукою. Темно-рыжая шуба распахнута, волосы разметал ветер, глаза горят, лицо смеется.
— Их две?
Метнулся к соседнему купе. Там у окна стоял лысеющий мужчина и махал рукой.
— Значит, одна… Финляндия одна…
1981
ВСТРЕЧИ
Так случилось, что о Польше я узнал раньше, чем о существовании других государств. Тогда только научился складывать буквы в слова, и меня, пятилетнего, увлекла эта чудо-игра. Из мертвых, ничего незначащих знаков рождались веселые предметы и понятия: «д-о-м», «ры-ба», «мама», «Ма-ша… мы-ла… ра-мы…» Этому меня учили мои братья-школьники Виктор и Борис.
Выбирал я короткие слова, они легче складывались, и в моей игре можно было обойтись без взрослых.
Однажды, когда Борис готовил уроки и перед ним лежала географическая карта, я заглянул в нее и прочел непонятное мне слово:
— По-ль-ша́, — сделав неверное ударение.
— Эх, ты, Польша́-лапша́, — передразнил меня брат.
И стал объяснять, что Польша — государство. Только меньше СССР. Это был первый в моей жизни урок географии. Вначале он увлек меня. Разноцветные пятна на карте оказались государствами. Советский Союз — красный, Польша — бледно-зеленая, Румыния — желтая… Этот цветной калейдоскоп тоже походил на игру, но Борис называл и называл государства и страны, которые я не мог ни произнести, ни запомнить, а главное, они не складывались у меня из букв.
— Германия, Швейцария, Норвегия, Европа, — тыкал он пальцем в карту, а я только хлопал глазами.
А когда Борис лихо произнес:
— Великобритания, — и указал на темно-зеленое пятно, похожее на игрушечного зайца, я повернулся и дал стрекача от своего учителя.
На другой день я уже не помнил государства Центральной Европы, забыл и название самого континента, на котором пребываю. Зачем мне эти далекие и непонятные страны? Я живу в солнечном селе Ягодное, в десятке километров от огромного, раскинувшегося по берегу Волги города, со знаменитым именем Сталинград.
Урок географии брата забылся, его вытеснили мои ребячьи проблемы. Я уже считал себя взрослым, а меня, как и моего младшего брата Сергея, отправляли ежедневно в детсад да еще днем укладывали спать. Последнего оскорбления я не мог перенести и всякий раз после обеда убегал и пробирался к окнам школы, где учились мои старшие братья. Воспитательницам надоело со мною воевать, и они заявили матери, чтобы меня больше не посылали в детсад.
Узнав о случившемся, отец взял ремень, к которому часто прибегал, как к учебному пособию, когда разбирался в школьных делах своих детей, и выпорол меня.
— Не хочешь в сад, осенью пойдешь в школу, — сказал он, заканчивая посвящение в ученики, — а пока поживешь на подножном корму.
Случилось это весной тридцать третьего года, в голодный год, и отцовы слова были далеко не метафорой. Балки и овраги, их склоны, вокруг Ягодного еще только-только обливались первой зеленью, а мы, дети, уже были на подножном корму. Сначала копали корни прошлогоднего солодика, а потом рвали щавель, дикий лук, лебеду, крапиву, какую-то съедобную «кашку». Тащили все это домой, и наши матери стряпали из даров весны черные, как смола, лепешки и пышки, варили горькие, как хина, похлебки.
Мои старшие братья промышляли сусликов, и это уже была царская еда. Из них готовили жаркое…
В тот страшный голодный год никто не умер в нашем Ягодном, хотя из других приволжских сел и деревень до нас доходили самые мрачные вести.
Трагедия разыгралась у нас осенью. Погиб мой брат Борис. Его застрелил мальчишка из берданки, с которой наш сосед стерег пустой колхозный амбар. Десятилетний сын, когда отца не было дома, взял ружье и отправился «охотиться». Его сразу облепили мальчишки. Юный охотник заправски взводил курок и, направляя ружье то на одного, то на другого, спускал курок.
— Не бойтесь, — уверял он, — ружье уже выстрелило… — и показывал всем вмятину от бойка в патроне. Я тоже видел эту вмятину и до конца дней своих буду помнить ее.
Навстречу нам бежал Борис. Он разыскивал меня. Соседский мальчик направил на него ружье и крикнул:
— Стой, стреляю!
Прогремел выстрел, Борис упал. Мы все разбежались…
После этой трагедии нельзя было жить рядом с нашими соседями, нельзя оставаться в Ягодном… Для моих родителей здесь все было открытой незаживающей раной.