Иван Иванович потянулся к тумбочке, взял книгу и стал записывать свои мысли.
11
Маша пришла домой, и ее охватил страх, который она никогда не испытывала. Это был страх одиночества. Она и раньше оставалась одна, и не на неделю, а на месяц, а то и больше, когда муж уезжал в командировки. Тогда действительно была одна, рядом ни Михаила, ни Антона, ни его матери, они жили за границей, и все же с нею такого не приключалось. Не приключалось потому, что чувствовала прочную опору. А сейчас ее опора пошатнулась.
Маша вспоминала исхудавшее и просвечивающее лицо Ивана, его измученные и, как показалось, потерявшие жизнь глаза, и ей становилось не по себе, будто она шагала по узкой тропке на краю пропасти и не знала, пройдет ли до конца. Думать о больном муже было все равно, что смотреть в бездну, и она отводила свои мысли от него, стараясь зацепиться за крепкое и надежное, что бы ее удержало. Но такого, к ее удивлению, не было рядом.
В получасе езды от нее Михаил и его семья. Стоило снять трубку, и она услышит их голос, но Маше было так одиноко и так тоскливо, словно она одна-одинешенька осталась не только в этой пустынной квартире, но и на всей земле. «Как могло случиться, — думала она, — жила долгие годы, и рядом всегда были свои родные, и всегда были надежда и желания — жить дальше, растить сына, учить чужих детей и своего сына, стремиться, чтобы он поступил в институт, женить его, дождаться внука… Всегда были большие и малые желания и цели. По ним выверялась моя жизнь. А сколько было светлого и радостного. Но вот все вдруг стало распадаться и терять свой смысл. А все оттого, что пошатнулась главная опора, на которой столько лет держалась жизнь. Да, все от этого…»
Люди живут и не замечают, что дышат. Это ведь так естественно. И только когда происходит сбой, человек понимает, что для него это значит. Так и Маша. Пока рядом был Иван Иванович и ничто не угрожало им, она и не замечала той опоры, а случился сбой, и жизнь повернулась к ней тем невидимым концом, о котором она и не знала. Маша прошлась по комнатам, везде было чисто. «Сорить некому, — грустно отметила она, — ни деда, ни внука». Задержалась на кухне. Надо было готовить ужин. Но зачем он ей одной? Обойдется чаем. Подошла к балконной двери, открыла ее и стала глядеть в колодец двора на пушистую зелень деревьев и темные ленты кустарника вдоль асфальтовых дорожек. Солнце пряталось где-то за домами, его ослабленный вечерний свет с трудом пробивался сквозь заводские дымы. Они наползали на город с северо-запада. Еще лет двадцать назад оттуда начиналась промышленная зона, и тогда казалось, что до их жилого массива не дойдут дымы, а теперь и заводы разрослись и жилые кварталы раздвинули свои улицы. Все переплелось и смешалось. Маша тревожно смотрела на громады многоэтажных домов, придавивших чахлую зелень скверов и парков, на дымы, через которые пробивалось и не могло пробиться закатное солнце, и ей вспомнилась одна сцена. Года три назад они в воскресный день с мужем возвращались домой и увидели здоровенного мужика, который стоял посреди улицы и, подняв руки вверх, кричал:
— Куда же ты прешь? Куда?
Вокруг собрался народ, а мужик потрясал руками и гневно выкрикивал. Тогда Маша услышала в толпе:
— Дядя Саша опять ругает город. Как выпьет, так и поносит…
Ей сейчас тоже захотелось крикнуть что-то недоброе разросшемуся городу, но в это время послышался телефонный звонок.
Звонил Михаил. Решил после работы заехать к матери, расспросить про отца, а потом у него есть разговор, надо посоветоваться. Маша обрадовалась, ее страх отступил, но сразу всплыла тревога за Михаила, что-то у него опять там стряслось.
Вернулась на кухню. Надо приготовить ужин сыну. И как только она начала им заниматься, сразу ее настроение стало поправляться. «Господи, — думала она, — как же немного человеку надо, чтобы ему полегчало». Только этот звонок и несколько участливых слов сына, и будто рассеялись над городом заводские дымы и в комнатах стало светлей. И не так печально покачивают вершинами деревья в сквере перед домом, да и у жизни есть продолжение, оно в Михаиле и Антоне… Не так все плохо. И с Иваном рано она надумала прощаться. Он столько вынес и перемог. Переможет и это. Нельзя же так, заболел — и человека не стало. Боже, какие ей мысли приходят… Почему?
Она хлопотала у плиты, а сама все поглядывала через балконную дверь во двор — не идет ли сын. Он с минуты на минуту должен быть, у нее уже готова его любимая жареная рыба. Осталось залить рыбу яйцом, взбитым на сливках. Заливается рыба, когда Михаил моет руки. Три — пять минут, и можно подавать кушанье. Сын любит, чтобы сковорода шкворчала на столе. Вот она и выглядывала через окно и балконную дверь во двор. Выглядывала и все же просмотрела. В коридоре раздался звонок, а затем послышались и шаги Михаила.