Иван Иванович понимал, что он говорит не то. Знал, что это же понимает и Наташа, но остановить себя не мог. Он осознавал свое бессилие и говорил привычное и, конечно, пустое для нее. Ему бы сейчас замолчать, а он не мог, потому что кто-то придумал эту неправду. Кто-то сказал, что надо утешать человека, когда ему плохо. Так делают все, и он утешал, хоть и был противен сам себе.
— Знаешь, мне Антон показывал твою публикацию в журнале. Это ведь очень интересно. Давыдова мало знают, а он и вправду гений…
— Уговаривать себя я и сама научилась, — грустно вздохнула Наташа, — а вот действовать… Вы сами говорите, что человек начинается с поступков…
— Да мало ли что мы говорим! — рассердившись на себя, выкрикнул Иван Иванович и пристыженно умолк, и в палате повисла та же тяжелая и гнетущая тишина, от которой им обоим стало не по себе. И Наташа, и Иван Иванович поняли, что слова уже ничего не могут добавить к тому, что каждый из них знает и чувствует. И они молчали, тяготясь этим молчанием и не зная, как его оборвать.
Наташа вновь начала листать книгу, а Иван Иванович, опустив на подушку голову, закрыл глаза.
Иванов, видно, задремал, потому что, когда он открыл глаза, в палате уже не было Наташи. На тумбочке лежала амбарная книга, в которой торчали закладки из оберток конфет. Эту карамель всегда носит в своей сумке Наташа, и Иван Иванович стал читать те страницы, которые заложила невестка.
Первая закладка была на странице, где шли его и чужие мысли о счастье.
«Один человек не может быть счастлив, счастье возможно, когда его делишь с кем-то».
Когда и где он записал это, Иван Иванович не мог припомнить, но сейчас это почти не тронуло его. А вот следующие записи его зацепили.
«Счастью всегда не хватает времени, а у несчастья его много». «Счастье, выросшее на чужом несчастье, не настоящее».
Иван Иванович знал, когда он записывал эти фразы и даже в связи с чем. Лет восемь назад он перечитывал Толстого. Был у него такой счастливый месяц отпуска, когда никаких других книг в руки не брал, кроме книг Толстого. Тогда он записал. «Как же обворовывает себя человек, если живет без Толстого…»
Вторая закладка была на странице, где шли записи о нравственности. «Трусость — нравственная категория, а страх — это физиология».
Запись сделана после бурного партийного бюро в их институте. Они обсуждали персональное дело старшего научного сотрудника Колыванова. Сказал эти слова профессор Яков Петрович Семернин. Его вывели из себя подонство и трусость Колыванова. Сотрудники института стыдили и ругали Колыванова, а Яков Петрович нашел эти слова о нравственной и физиологической категориях, которые сразу заставили всех глянуть на проступок по-иному.
То была грязная и подлая история. Колыванов в течение нескольких лет писал анонимки на сотрудников института. Для их разбора присылали комиссии, отвлекали от работы и терзали людей.
Нескольким сотрудникам института анонимщик сорвал заграничные командировки. Проходимца разоблачили не сразу. Колыванова партбюро даже включало в комиссию по расследованию «фактов» этих анонимок.
И еще на одной закладке открыл книгу Иван Иванович. Здесь шли его заметки о любви. Бедная Наташа, могла ли она разобраться, когда он сам понимал здесь не все. Делались эти записи в разные годы. Многое сейчас показалось ему мелким и незначительным. Однако были здесь такие мысли, которые ему и теперь представлялись верными.
«Счастье еще никогда не объединяло людей, а вот страдания, пережитые вместе, делали их почти всегда родными».
Это он пережил сам. Самые дорогие и близкие люди у него с войны. Но почти все они остались там…
«Любовь всегда права». Когда он записал эти слова? Наверное, еще в молодости, и переписал из тех тетрадей, которые потерялись.
«Существование человека без любви — жестокая и полная бессмыслица». Эта бескомпромиссность тоже оттуда, из его молодости. Сейчас он уже не столь категоричен.
Дальше шли высказывания великих. «Любовь — дочь познания» — Леонардо да Винчи. «Только влюбленный имеет право на звание человека» — Александр Блок. «Любовь — это простейший способ познания мира. Подлинную сущность мира видит тот, кто любит» — Владимир Соловьев.
Иван Иванович читал, и записи эти показались ему какими-то сиротами. Почему они попали в амбарную книгу, спрашивал он себя, будто их делал кто-то другой. Как же с годами меняется наше понимание окружающего мира и самого себя! Мы не узнаем того, что было понятным и своим когда-то.